Полина Осетинская: «Не телевизором единым…»

«Прошел огонь, воду и медные трубы» — так говорят о человеке, много испытавшем. Получается, что проверка славой так же серьезна, как самыми сильными стихиями. А если известность настигает еще в детстве, как это проецируется на всю дальнейшую жизнь? Кружит голову или становится прививкой от самолюбования? Многие в Петербурге помнят девочку-вундеркинда, пианистку Полину Осетинскую. Лишь спустя 20 лет мир узнал цену той популярности, которая окружала юного виртуоза. В своей книге «Прощай, грусть!» Полина беспощадно обнажила все механизмы создания маленького кумира публики ловким и тщеславным родителем. Что сегодня для нее, состоявшегося самобытного музыканта, слава? Что в этой жизни стоит и не стоит «пиарить»? Об этом наш разговор.

Не модный и не народный

—Ваши слова из фильма «Наваждение»: «Когда я чувствую себя на публике — это неудачный концерт». Значит ли это, что Вам публика мешает?
—Нет, это означает, что мое сознание во время концерта не должно отвлекаться на посторонние вещи. Когда я чувствую, что публика меня разглядывает, или я начинаю разглядывать ее, это значит, что я не погружена в процесс. Именно поэтому тогда я считаю, что концерт не удался.

—Внимание публики — палка о двух концах. С одной стороны, для артиста пиарить себя — это часть профессии. С другой стороны, серьезному артисту это внимание мешает.
—Пиарить себя — это понятие мира шоу-бизнеса. Некоторые классические музыканты живут по законам шоу-бизнеса, но я к ним себя не отношу. Я не занимаюсь вопросами пиара. Возможно, напрасно. Я полагаю, что у меня есть своя аудитория, хотя, конечно, хотелось бы, чтобы она расширялась. Но это не значит, что я буду привлекать людей с помощью каких угодно рекламных ходов. Мне кажется, заниматься саморекламой — довольно бессмысленное занятие. Если ты этого стоишь, известность тебя рано или поздно настигнет. Хотя мы знаем, что этот мир не всегда справедлив, и очень многие талантливые люди прозябали в безвестности. Но и это, я думаю, вопрос Божией воли. Главное — хорошо делать свое дело, служить в меру сил тому, чему ты служишь.

—Если ты чувствуешь, что можешь людям что-то дать, а тебя незаслуженно не знают, разве нельзя рассказать о себе каким-то способом?
—Есть много возможностей рассказать о себе, не навязываясь, не вылезая на экран телевизора по любому удобному случаю. Если мы говорим о миссионерстве классической музыки и о том, чтобы к нам приходила более широкая публика, надо «выходить к людям». Есть музыкальные школы, в которых дети не могут пойти на концерт в большие залы, потому что родителям некогда или нет денег. Есть детдома, больницы, где тоже можно играть концерты. Есть, в конце концов, ночные клубы, в которых людям интересно послушать другую музыку, кроме той, что им постоянно предлагается. Надо менять дислокацию. Не телевизором единым жив человек.

—Что такое (в сущности) народный артист?
—Тот, которого любит народ. Вот Алла Пугачева — народная артистка. Но в классической музыке таких мало. В классической музыке это те, кто не поднимает публику на уровень выше, не образовывает ее, а делает ей поблажки, потакает массовому вкусу. Это скорее для поп-музыки категория. Хотя, например, Клавдия Шульженко была народной артисткой, потому что она так пела, что это всегда трогало душу.

—Про Вас часто пишут «модная пианистка», что Вы при этом чувствуете?
—Я испытываю сильное раздражение, скажу вам честно. Модной может быть вещь или тренд, «модное» говорит о сиюминутности. Я за модой не гонюсь, и быть символом чего-то (в данном случае скоротечной моды) мне не хочется.

—Из Вашей книги «Прощай, грусть!»: «Рихтер полагал своим долгом играть в глухих сибирских деревнях и колхозных клубах на разбитом пианино „Украша“. Что, кстати, урок номер раз для любого пианиста, жалующегося: вот-де, рояль такой плохой, потому и сыграл паршивенько,— а Святослав Теофилович говорил: нет плохих инструментов, есть плохие пианисты. Какой-нибудь гипотетический новомодный пианист только презрительно скривит губы от самого предположения, что его может туда занести. Как? А пятизвездный отель? А шведский стол? А бронированный „мерседес“ с затемненными стеклами? А кругленький гонорар в евровалюте? Кому много дано, с того много спросится: знать и следовать этому — то, что отличает гениев от прочих». В каких же случаях слава оказывает негативное воздействие на артиста?
—Когда она начинает развращать его душу. Это развращение можно узнать по признакам того, что артист начинает халтурить. А туда, где не платят больших денег, он просто не поедет. Тут надо очень четко понимать, что мы (я имею в виду классических музыкантов) очень часто в числе прочего занимаемся благотворительностью, то есть играем концерты бесплатно. Понятно, что у меня есть определенный гонорар, ниже которого я не опускаюсь. Но если я иду играть, например, для детей-инвалидов, я не беру денег. А развращенность — это завышенные требования, которые артист предъявляет к любому своему появлению на сцене.

—В книге Вы подробно сформулировали свое отношение к конкурсной системе: «Битва происходит, как правило, между более и менее одаренными и техничными. А яркие, смелые, выпадающие из общего ранжира музыканты усредненную картину портят — и головы их летят... Навалявший в пассаже, но оригинальный и тонкий музыкант мне милее качка, штурмующего клавиатуру бестрепетным отлакированным натиском». Почему так происходит? Кому нужны «качки» от музыки?
—Очень мало по-настоящему тонких творческих индивидуальностей, которые трогают, которых очень интересно слушать. Их единицы. И огромное количество музыкантов, которые просто долдонят по клавишам быстро, громко, сильно и выносливо. Их в тысячи раз больше. Поэтому система конкурса порочна: она выявляет того, кто громче и быстрее, а не того, кто тоньше и талантливее. И такие дарования не должны участвовать в конкурсах, потому что они их губят.

—Чтобы не быть «отлакированным», может, надо меньше репетировать?
—Репетировать нужно, конечно, всем. Но просто каждому дается по-разному. Кто-то берет, извиняюсь, задницей, высиживая какой-то пассаж в течение 15ти часов, а кто-то подходит к роялю — и у него все получается. Но работать надо и в том, и в другом случае. Наличие таланта не отменяет большого труда. Наоборот, чем больше талант, тем больше должен быть труд.

—В Вашей книге Вы описываете момент, когда поняли: " ... что вся слава — растаявшая на солнце пена, потому что я ничего не умею«. А был период, когда слава, известность радовали Вас сами по себе?
—Не было. Я не думаю такими категориями и свою жизнь такими категориями не меряю. Я очень расстраиваюсь, когда у меня меньше концертов, чем мне бы хотелось, и я очень радуюсь, когда у меня много концертов и на них ходят люди. Вот как я воспринимаю славу в своей жизни. Все. Больше я о славе не думаю. Она меня не интересует.

Тихо, ясно и твердо

—Давайте проведем параллель с Церковью. На Ваш взгляд, рекламировать Церковь — странно? Многие считают, если кто-то по-настоящему захочет обрести веру, тот сам храм найдет. Но есть и другая точка зрения: надо идти к людям, рассказывать о себе. Это тоже, в каком-то роде, самореклама Церкви. Но ведь в этом и состоит миссионерство!
—Миссионерство очень важно. Но это должно быть правильное миссионерство. Очень многие публичные шаги представителей Церкви неправильно трактуются обществом, или Церковь их неправильно преподносит. Например, последние инициативы отца Всеволода Чаплина в моей френд-ленте трактуются исключительно в негативном ключе, и я тоже глубоко недоумеваю по этому поводу. Мы знаем, что в нашей Церкви довольно много спеси, чванства и каких-то других отталкивающих черт. И пока она не пойдет навстречу людям, количество прихожан не будет увеличиваться. А народ сегодня, конечно, катастрофически нуждается в духовном пастыре.

—Что допустимо и что недопустимо в методах выхода к людям, назовем это как угодно: прославление себя, миссионерство, пиар-кампания.
—Все-таки название важно. Если это называется «пиар-кампания», я теряю к этому интерес и доверие. У меня сразу ощущение, что мне хотят что-то «втюхать». Но если говорить именно о миссионерстве, вот пример: мой духовник не проповедует на рок-концертах, не выступает на телевидении, его голос тих, но очень ясен и тверд. И его очень хорошо слышно. Так вот, на исповедь к нему огромная очередь стоит.

—А чем, по Вашему мнению, он привлекает внимание к себе?
—Тем, что живет так, как учит Евангелие. Он проповедует исключительно личным примером. Ведь сколько мы знаем батюшек, которые исполняют требы спустя рукава или невнимательно исповедуют. Или не хотят помочь кому-то, мотивируя занятостью, или грубо обличают человека, пришедшего в первый и, увы, уже последний раз в жизни за помощью... Уж такого количества искушений в нашей Церкви для человека, который хочет прийти к вере, очень сложно специально придумать. Чего стоят бабушки, которые учат, как надо делать и как не надо! Я воцерковленный человек, я в Церкви, можно сказать, с месячного возраста и знаю все церковные правила. Но иногда я прихожу в храм в брюках и обруче, потому что в данный момент мне так удобнее. И обязательно найдется пять бабушек, которые ко мне сразу же подлетят и сделают замечание. Но разве стоит на это обращать внимание? Разве это главное?!

—То есть миссионер должен просто хорошо и внимательно служить у себя в храме? Но Вы же говорите: «Надо выходить к людям»?
—К людям можно выходить, обходя больницы, дома престарелых, хосписы. Например, когда я сидела в больнице с тяжело больными людьми, мне очень помогло, что пришел батюшка из местного домового храма и предложил причастить, соборовать. Мне не надо было кого-то искать, вызывать знакомого священника, это было большой подмогой. Еще можно ходить в детдома, школы, университеты. Попытаться заинтересовать, рассказать про слово Божие, дать его услышать. Конечно, нужно развивать культуру воскресных школ, православных школ, садов. Не экстремистски православных, а просветительских, выводящих людей на новый, более высокий уровень. Таких, где учат нормальной коммуникации между людьми, где дают понимание, что есть высшая сила, что есть над нами Отец, который всегда видит, что мы делаем. Ведь расхожее выражение «потеряли страх Божий» сегодня точно отражает ситуацию в обществе. И, конечно, очень многое зависит от того, кто занимается этими «рекламными кампаниями». Уверена, если проповедник правильный, многие ему поверят.

—Но как отличить «правильного» от «неправильного»?
—Когда этот проповедник рассказывает не о ритуалах Церкви, а о том, что собеседника по-настоящему волнует. Вот меня, например, на данный момент волнует смысл евангельской фразы «а кто ударит тебя по правой щеке, подставь ему и левую». В приложении к сегодняшнему дню, где заканчивается смирение и начинается попустительство моральному насилию? Где граница отстаивания моих прав или прав моего ребенка? Как мне научить своего ребенка не стать жертвой, подставляя щеки? На какие-то животрепещущие, важные для человека вопросы проповедник должен уметь отвечать. И, конечно, иметь такие черты, как несуетность, терпеливость, настоящая доброта, благостность, нестяжательство. Я знаю, как скромно живут некоторые батюшки, и все мы видим, как небедно живут другие. За одними народ пойдет, за другими — вряд ли. Угадайте, за какими.

Дверь в будущее

—Часто говорят, что настоящее искусство — это проводник Божиего послания к человеку. Как Вы считаете, это миф? Или действительно с помощью искусства человек может почувствовать Бога?
—Думаю, не миф. Но это очень личные вещи, которые обычно не выносят на всеобщее обозрение. Безусловно, настоящим творчеством занимаются не люди, а Бог через людей. Он дает возможность творить, дает талант, услышав который кто-то сможет себя изменить. Но это не сиюминутный процесс: пошел на концерт или посмотрел выставку и изменил что-то в своей жизни. Просто на одну минуту стал лучше, решил быть добрее к близким, на одну минуту задумался о душе...

—Что помните о Церкви из детства? Вы всегда были верующей или в какой-то момент был поворот от детской веры к взрослой?
—Помню Пасху девочкой в храме на Рижской улице. Потом долгое ритуальное отрочество и юность. И сознательное воцерковление в 26 лет на почве личной драмы...

—Когда Вы осознали себя православным человеком, не было ли у Вас желания отказаться от исполнения светской музыки и заняться только духовной?
—Не было. Я пианистка, мне сложно играть духовную музыку, она в большинстве своем написана для хора или оркестра. И я очень люблю огромное количество светской музыки и считаю ее исполнение своим долгом и призванием.

—Дина Кирнарская в «Общей газете» описывает Ваше детское откровение, которым Вы с ней поделились. «Мне крышка,— сказала она.— Все валится из рук, ошибок куча, топчусь на одном месте, никуда не двигаюсь. Только на Бога надеюсь. Правда. Помню, я как-то загадала: „Бог, если ты есть, пусть прямо сейчас над моей головой зажгутся ровно пять звезд“. Подняла голову — и точно. Ровно пять звезд зажглись». Получали Вы «отклик» от Бога в дальнейшем?
—В каких-то ситуациях да, но это очень интимные вещи, и мне бы не хотелось ими делиться. Есть детское желание, а есть судьба взрослого человека, который иногда получает ответ от Бога, а иногда не получает. В таких ситуациях, пожалуй, не стоит винить Бога, что он к тебе невнимателен, а надо подумать, достоин ли ты Его внимания?

—Наверное, каждый христианин ощущал моменты Богооставленности... Что Вам помогало в таких ситуациях?
—Музыка...

—Вы написали очень личную книгу, хотя по ходу интервью заметно, что Вы стараетесь уйти от личных вопросов...
—Зачем и почему была написана эта книга, она сама очень хорошо объясняет. Отвечу для тех, кто не читал: затем, чтобы распрощаться со своим прошлым и открыть дверь в будущее.

Беседовала Анна Ершова