В писательских трудах российского дипломата и философа XIX века Константина Леонтьева историческая сцена, на которой проходит жизнь различных народов, выглядит почти театральными подмостками. Писатель-публицист увлеченно разглядывает костюмы, традиции и нравы. Спустя полторы сотни лет после издания трудов Леонтьева нынешние исследователи выводят на сцену самого мыслителя, придирчиво рассматривая его извилистый путь: от утонченного эстетства в православное монашество. В чем-то они соглашаются, в чем-то спорят между собой... Сегодня мы приводим разные точки зрения на личность этого неординарного человека.

«Вкусовщина» вместо философии

На том уровне, где история метафизики предстает без ограничивающих кавычек, как движение чистой идеи, место Константина Леонтьева спорно. Слово «философия» он употреблял небрежно, в том смысле, в каком оно используется в обыденной речи (философия рекламы, философия успеха и т.д.). Нечто похожее на философствование встречается в программной статье мыслителя «Византизм и славянство», где есть некоторая структура: Константин Николаевич последовательно рассказывает, что такое византизм, русский византизм, славизм и т.д. В этом же сочинении можно найти и знаменитую концепцию культуры как живого организма, проходящего в своем развитии три стадии: начальной здоровой простоты, развитой прекрасной сложности и отмирания, которое сопровождается огрублением и упрощением всех сторон жизни. В этих трех стадиях специалист по истории мысли с радостью узнает знакомую философскую триаду, которая имеет, казалось бы, некоторое сходство с гегелевской или марксовой...
Однако триада Леонтьева никакого отношения к философии не имеет. Он перечисляет несколько совершенно разнородных явлений — развитие растения и развитие болезни в организме, эволюцию искусства и государственных форм,— утверждая, что все они подчинены одному и тому же закону. Какой же аргументацией пользуется Константин Николаевич для обоснования этой идеи? Если понимать под аргументацией последовательность силлогизмов, то никакой... Однако мыслитель прав и неопровержим именно потому, что не прибегает к логическому аппарату. Он использует не философскую, а эстетико-психологическую аргументацию. Ведь в споре о прекрасном прав не тот, кто приводит более стройное доказательство, а тот, кто обладает способностью бесстрастно оценить произведение. Леонтьев наблюдает за политическими процессами, за характером народов (с болгарами, греками и турками он несколько лет жил бок о бок, пребывая на востоке в качестве дипломата), внимательно изучает их историю и культуру. И по результатам этого тщательного наблюдения выдает не научную формулу развития нации, а вкусовую оценку различных этапов ее жизни, наличие которых само по себе очевидно. Эстетическое суждение мыслителя основано не на произволе, поскольку подтверждается наблюдением. Например, описывая отвратительный (с его точки зрения) лик либеральной эпохи упадка и обезличивающего стремления к всеобщему равенству, он приводит массу фактов, демонстрирующих бытовой, моральный и духовный распад европейца: от его манеры одеваться до политических взглядов.

Государство как чудо

В любой энциклопедии можно прочитать, что Константин Леонтьев был убежденным монархистом. Это не совсем так. Он полагал, что тенденция к единоличной власти свойственна государству в период расцвета, однако формы этой власти могут быть самыми разнообразными. Русскому народу, по мнению Леонтьева, свойственно абсолютное самодержавие, ограничиваемое лишь нравственным самосознанием монарха. Кроме того, мыслителю импонировало не единовластие само по себе, а та заключенная в нем сила, которая в период расцвета культуры скрепляет все элементы национального организма, не позволяя им терять форму и переходить друг в друга, принося хаос на место организованной сложности. Другое дело, что Леонтьев был совершенно нечувствителен к красоте человеческой самоорганизации (тут вкус его подвел) и всю заслугу скрепления государственных механизмов относил к одному единственному властному субъекту. Однако он ценил в монархии именно то, что многих привлекает в демократии: чудо слаженного взаимодействия огромного количества людей.

История и торжество Церкви

Бывший военный лекарь, не очень успешный беллетрист, более успешный дипломат, сорокалетний мыслитель в 1871 году пережил настоящее религиозное потрясение. Заболев какой-то желудочной болезнью, он исцелился благодаря иконе Богородицы, подаренной ему афонскими монахами, и после этого уже не смог жить по-прежнему. Константин Николаевич пояснял, что чудесное выздоровление было лишь одной из причин обращения. Среди других причин он называл неприятие европейского образа жизни, и любовь к внешней, обрядовой стороне православия. Особое переживание красоты стало не только основой интеллектуального творчества Леонтьева, но и причиной вхождения в Церковь. Руководствуясь только вкусом (вовсе не богословскими соображениями), он выбрал традицию, наиболее адекватную Преданию, сначала «прилепившись» к афонскому старчеству, а в последние годы жизни окормляясь в Оптиной пустыни, где перед самой смертью был пострижен в монахи с именем Климент. Также интуитивно Константин Николаевич не принимал «облегченные» версии христианства. Он отвергал славянофильскую концепцию, что русский народ по самой природе расположен к православию и «должен» совершенным образом воплотить христианский идеал; критиковал Достоевского за космополитизм «Пушкинской речи», который основывается не на Евангелии, а на объединительном гении русского народа. Наконец, Леонтьеву претило безжизненное морализаторство Толстого.
Говоря о развитии такой сложной сущности, как культурно-исторический тип, Леонтьев имеет в виду, что любая земная вещь — не только прекрасное творение Божие, но и нечто временное, преходящее, смертное. Простой факт конечности всякого природного или искусственного создания становится для него основой всех мыслительных построений. Если человек смертен, значит смертно и государство, а если государство не существует вечно, то и вся история человечества завершится катастрофой. Константин Леонтьев осознал, что исход истории не будет положительным, и это позволило ему увидеть лик грядущего во славе Христа и торжество Его Церкви, у которой уже нет нужды ни в русских, ни в греках, ни в монархии, ни в демократии.