Обсуждение темы прошлого номера «Христианство и литература» вскрыло множество болевых точек и оказалось настолько интересным, что мы решили его продолжить. Что можно, а что нельзя печатать честному издательству? Существует ли компромисс между велением совести и коммерческой выгодой? Имеет ли бумажная книга будущее? Об этом разговор «По душам» с известным издателем, арт-директором издательства «Амфора» Вадимом Назаровым.

Книга — это дух

— Вадим, читаете ли Вы книги не по долгу службы, а просто потому, что они Вам нравятся?
— У меня есть определенное профессиональное отравление книгами. Долгие годы я читал только за деньги, по работе. Жизнь заставила стать профессиональным верхоглядом, своеобразным книжным серфингистом, скользящим по поверхности текста. Я достаточно точно могу оценить текст по трем страницам, но это не приносит удовольствия. Это не чтение, а спорт. Моя юношеская любовь к книге, к бессонным ночам с фонариком подвергалась серьезному испытанию. И так продолжалось до появления у меня электронной читалки. В один гаджет размером с блокнот входят тысячи томов, миллионы страниц! Благодаря этой карманной библиотеке перед сном можно найти именно ту тысячу слов, которая нужна тебе сегодня. Эти новые возможности постепенно возвращают мне вкус к медленному чтению...

— Восприятие электронного и печатного текста — это не одно и то же?
— Новые технологии нового века обнажили одно поразившее меня явление. Произнося название произведения и имя автора, мы словно видим овеществленный предмет — книгу. Но бумажный блок в картонном переплете — это не сама книга, это только ее тело. Сама книга, ее текст — это дух, вещь практически бесплотная. Электронная книга доказала, что форма не имеет значения. Текст как набор знаков может быть воплощен на бумаге, может существовать в виде электронного текста, может быть начитан в виде аудиокниги. Книга — это файл. В новом виде книга вернулась к той форме, в которой существовала разве что в сознании автора.


— Вы, наверное, следите за современными молодыми писателями — такими, как Захар Прилепин, Андрей Геласимов или Дмитрий Быков. Есть ли среди них хотя бы один... если не великий, то выдающийся?
— Большой писатель — это большая жизнь. Писателю надо прожить ее, умереть, и только после этого становится понятно, кем он был. Время — жестокое испытание для книги, страшнее огня и воды. В последнее время мне пришлось прочесть заново множество книг советской литературы. Технически многие романы прошлого века написаны на недоступном для нынешних литераторов уровне, но время убило эти книги. Сегодняшний молодой читатель просто не сможет прочитать, скажем, «Время, вперед!»: очень многие вещи ему придется объяснять заново, начиная со слова «кайло». А вот авторы, которые писали про природу и про зверей, остались, их можно читать и сегодня. Кто мог сказать 50 лет назад, что Михаил Пришвин окажется востребованнее, чем Михаил Шолохов? Классик — это автор текста, который выдерживает проверку временем. Быков, Геласимов — очень крепкие литераторы, но что будет с их текстами через 50 лет?


— Вам интереснее издавать таких «брендовых» писателей, как, например, Дмитрий Быков, или открывать новые имена?
— Издательство — это область деятельности, где личные интересы издателя вступают в противоречие с интересами инвестора и, в конце концов, публики. Мне, может, интересно открывать новые имена, но сегодня эта работа лишена коммерческого смысла. Читатели не покупают этих книг. К тому же сегодня бумажная книга, которая доживает свой век, — не очень удачный носитель для литературного дебюта. Открытие новых имен — это работа периодики. Но периодика сегодня — это интернет, молодой писатель должен быть интерактивен. Книга же — консервативная и устоявшаяся вещь, она слишком респектабельна для того эпатажа, который необходим современному литератору, чтобы его первое произведение не осталось незамеченным.


— Борис Пастернак говорил о том, что книга — это кусок дымящейся, горячей совести. Пример такой литературы — книги Экзюпери, который в годы Второй мировой войны мог бы не участвовать в боевых действиях, он был для Франции на‑ столько большим достоянием, что ему достаточно было бы просто си‑ деть за столом и писать. Но он считал невозможным писать, не летая. И Пастернак, и Экзюпери понимали писательство как плод честной и, может быть, мучительной жизни. Вам близка такая позиция?
— Это вопрос не к издателю, а к писателю.


— Но Вы видите сейчас такие книги? Таких писателей?
— Нет, не вижу. Не существует сегодня автора, который написал бы книгу о коррупции. Не очерк для «Итогов», не репортаж для «Эха Москвы», а роман страниц на 500, где показал бы телесный блеск и духовную нищету нынешней власти... И я не уверен, что книга должна быть именно тем, о чем говорил Пастернак. Вряд ли произнесенная им метафора является универсальным ответом на вопрос о назначении писательского труда. Спрашивать о том, как и зачем появляется книга, все равно что говорить о возникновении души. Из чего она возникает? Когда это происходит? В момент зачатия, в момент рождения?.. Это тайна. И то, что касается писательского мастерства, тоже закрытая история. Здесь нет никаких правил. Книга — это что угодно. Писатель в процессе работы находится в довольно странном возвышенном состоянии, освобождающем от шор и оков. И кто-то, моделируя свои миры, обращается к совести, кто-то — к горнему, а кто-то — к области ниже пояса. Это очень тонкий вопрос. Взять того же Пастернака. Наверное, в его прозе вы найдете совесть и гражданскую позицию. А поэзия — чиста и прозрачна, ее дали свободны от дыма.

Моя ответственность и мой крест

— Вадим, Вы пришли к православию через книги?
— Все в жизни пришло ко мне через книги, но не православие. Я вырос в Калининградской области, где не было ни одной православной церкви, ближайший храм находился в Литве. И катехизиса советскому школьнику тоже не полагалось. Свои духовные книги я получил уже после крещения. Хорошо помню тот вечер, когда первый раз прочитал Евангелие. Будучи молодым и невежественным, я был очень удивлен, что это такой простой, понятный и интересный текст. Много лет я слышал об этой Книге и представлял ее совсем иначе: сложнее, таинственнее и вычурней. Видимо, так же чувствовали фарисеи, услышавшие Нагорную проповедь.

— Бывали случаи, что Вам нужно было или издать книгу и совершить при этом грех, или отказаться от нее и потерять деньги?
— Бывали. Но давайте будем последовательны. Издательство — это не цензурный комитет. Если мы работаем с большим писателем и видим, что его книга — серьезное произведение, пусть даже в ней есть не всегда приемлемые для нас идеи, мы не должны ее отбрасывать. Если в уста героя вложена какая-то крамольная мысль, это не означает, что это главная мысль книги. Может, книга написана для того, чтобы эту мысль развенчать. И когда, скажем, Эдуард Лимонов говорит глупые богохульные вещи, они звучат неубедительно в его устах в отличие от вещей тонких и убедительных. Писатель — обычный человек и может заблуждаться. Господь дал всем свободу воли и время на покаяние. И кто я такой, чтобы вмешиваться в этот процесс?

— А бывает наоборот: Вы издаете книгу и знаете, что она безусловно прекрасна?
— Иногда действительно попадается такая глубокая и интересная книжка, что чувствую приступ вдохновения! Но я не зарабатываю себе индульгенцию книгоизданием. Мы были первыми, кто издал «Властелина колец» в полном объеме, вот тогда у меня было ощущение, что мы сделали хорошее дело. Это ощущение окрепло, когда покойная Маша Каменкович написала комментарии к «Властелину колец», где убедительно доказала, что это глубоко христианская, православная книжка. Там даже параллели можно провести: эльфы — ангелы, гоблины — бесы...

Но это ловушка гордыни — говорить, что мы издаем только очень хорошие книжки, которые помогают людям спастись. Тут же придет лукавый и поймает нас на этом. Был у меня случай с тем же «Властелином колец». Мы вместе с одним владельцем кондитерской фабрики хотели сделать детские подарочные наборы. Он вкладывал туда конфетку, а я — игру с персонажами из «Властелина колец». Человеком он был православным, ни одно дело не делал без благословения духовного отца. А вот на следующий день он пришел ко мне и сказал, что все отменяется: не дал духовник благословения, так как считает, что «Властелин колец» — книга вредная, бесовская и детям неполезная.

А я о таких вещах никого не спрашиваю. Если спросить у духовного отца, можно ли издавать Лимонова, он ответит: «Нельзя». Не может он иначе сказать, а если и скажет: «Можно», возьмет ответственность на себя. А это моя ответственность и мой крест, и я должен его нести сам.

Дать книгам второй шанс

— Расскажите, пожалуйста, какие у Вас дети, что они читают.
— У меня их трое. Старшая, Валя, — очень книжная. Она училась в Англии, слушала там курс писательского мастерства и современной американской литературы. Когда я отправлял ее туда учиться, думал, что, получив такое образование, освоив какие-то технические приемы, можно было бы научить этому других, создав при издательстве своеобразную школу беллетристов. Дело в том, что у нас нет беллетристов. Наше повседневное, развлекательное чтение — это литература очень низкого качества. Но сейчас у меня этот проект больше не вызывает энтузиазма, не хочу больше учить писателей писать. И Валя работает у нас в издательстве редактором. Костя, средний сын, — практичный, стоящий двумя ногами на земле человек. Он реалист и прагматик. А чтобы любить книгу, нужно быть идеалистом. Младший, Тимофей, еще школьник, он читает только для образования, через силу, но бывает, что и увлекается.

— Вы не пытались составлять для детей программу чтения?
— Да, я это делаю. Думаю, что надо детям предлагать книжки не по уму. Когда они читают «Сто лет одиночества» в 13 лет, большая часть текста им непонятна, но после такого романа человек уже не останется прежним. Он меняется. Хотя бы раз в сезон человеку должна попадаться книжка, читать которую трудно. Хотя при этом я сторонник адаптаций. Считаю, что надо всю классику адаптировать для детей. Я этим культурным терроризмом сегодня сильно увлечен, например, недавно выпустил «Собор Парижской Богоматери» в четыре раза тоньше, чем роман Виктора Гюго. Есть такие книги, которые не должны оставаться достоянием одних филологов и особо одаренных детей, мы должны дать второй шанс и книгам, и детям. Чтобы хотя бы на уровне фабул дети отличали Дон Кихота от Дон Жуана. Это мировая практика: англичане свою классическую литературу выпускают в таком виде уже лет сто. Например, неделю назад вышла новая адаптация «Похищенного» Стивенсона, и сейчас в Англии это очень модная книжка. А вообразите, если бы у нас Дмитрий Быков написал новую версию «Капитанской дочки», как бы к этому отнеслась общественность!

— Вадим, а Ваша жена пришла к вере уже во время вашей совместной жизни?
— Да. Мы же очень молодыми поженились, у нас в этом году серебряная свадьба.

— С ней стало легче или труднее с тех пор, как она стала верующей?
— Конечно, легче! Легче жить, когда у людей есть общие будни и праздники, когда они вместе готовятся к исповеди, потом идут причащаться...

— Вам не кажется, что современные мужчины не очень похожи на мужчин, а женщины — на женщин? Самое трудное для современной женщины — это испечь пи‑ рог, сидеть дома...
— А вы считаете, что женщина должна пироги печь и дома сидеть? Давайте обратимся к Священному Писанию, к женщинам, упомянутым в Ветхом Завете. Кто из них сидит дома и печет пироги?

— Мне кажется, святые жены — это не совсем женщины, они в какой-то степени утрачивают пол, например, блаженная Ксения.
— Через святых Господь нам дает примеры. Как Вы думаете, встретившись на одной дорожке на Смоленском кладбище, блаженная Ксения и святой Иоанн Кронштадтский раскланялись бы? Заметили бы друг в друге искру святости? Мне кажется, нет. Даже святые могли бы не увидеть друг в друге внутренней красоты. Ты можешь спастись, будучи юродивой, нося мужскую одежду и представляясь Андреем Федоровичем. Можешь, как Феврония, быть верной женой: куда муж, туда и ты. Это архетипы. Господь нам говорит, что есть не один торный путь, а сто путей, и ты можешь выбрать любой из них.