Дочь владыки духов Кейкобада должна заполучить тень в мире людей, чтобы Император, за которого она вышла замуж, не превратился в камень. Верная Императрице Кормилица предлагает купить тень у Жены Красильщика... Вот только тень — это душа. Лишившись ее, Жена Красильщика не сможет иметь детей и будет обречена на вечные муки. Такова сюжетная завязка «Женщины без тени» — очень сложной и насыщенной идеями оперы Рихарда Штрауса, поставленной Мариинским театром.

Репутацию лучшего театра необходимо подтверждать каждый сезон, и тут не обойдешься постановкой модной пьесы или разовым приглашением нашумевшего режиссера. Руководитель Мариинского театра Валерий Гергиев мог бы, конечно, подыграть критикам и зрителям, как это делают другие. Критики любят поупражняться в дешифровках и интерпретациях, а публике, как считают, нужны раскрученные имена, богатая постановка, где было бы видно, во что вложены деньги. Ничего этого Гергиев не дает, потому что и к критикам, и к публике относится совершенно иначе. Критиков он, кажется, просто не замечает, а к зрителям проявляет порой не меньшую требовательность, чем к артистам. Вероятно, поэтому он обратился к тонким, переходящим друг в друга мирам «Женщины без тени» — оперы, которая никогда не ставилась в России и требует от зрителей пяти часов полного погружения.

Композитор Рихард Штраус, который жил на полвека позже своего более беспечного однофамильца — мастера вальсов и оперетт, не просто так назвал «детищем скорби» оперу со сказочным сюжетом. Он создал ее во время Первой мировой войны. Либретто оперы написал Гуго фон Гофмансталь, утонченный поэт-символист, который искал в этом произведении ответы на вопросы своего катастрофического времени. Это было зыбкое время, когда, с одной стороны, звучали высокие слова о торжестве гуманизма, а, с другой стороны, зло торжествовало открыто, с невиданной ранее откровенностью и жестокостью, все меньше нуждаясь в оправданиях.

Исчезали сословия, классы, целые страны. На глазах уходила великая цивилизация, по которой тогда мало кто лил слезы: что имеем, не храним... Кто-то с нетерпением ждал мирового масштаба революции, которая уничтожит сословные, национальные, расовые перегородки, перемешает все человечество. Кто-то с восторгом глядел на происходящее, как император Нерон на пожар Рима.

Кто-то видел в череде войн и революций конец света, апокалипсис, разворачивающийся во исполнение пророчеств.

Параллельные миры в сказке Штрауса и Гофмансталя пересекаются, хотя настоящего перемешивания не происходит. Императорская чета настолько далека от народа, что поход Императрицы «в мир» выглядит орфеевским спуском в ад. В «аду», впрочем, тоже жизнь, хотя она начинает исчезать в момент, когда ложь в мире достигает океанического уровня. «Высший мир» тоже не может уже оставаться прежним: именно на нем лежит ответственность за потрясения.

Российские режиссеры в последние годы привыкли ставить спектакли «вне времени и пространства». Живя в реальности олигархического капитализма без намека на какое-либо подобие человеческого лица, наши мастера культуры, вероятно, из чувства самосохранения научились смотреть на эту реальность с безопасной высоты, откуда ни одного лица не разглядишь. У критиков стало принято называть «социалкой» все, что касается героев, которые волей-неволей имеют первичные, а то и вторичные социальные признаки. Наверное, поэтому ставить «Женщину без тени» Гергиев пригласил Джонатана Кента — режиссера, который вложил социальный подтекст в постановку Мариинским театром в 2006 году «Электры» того же Рихарда Штрауса.

Обладая, как и любой англичанин, тонким чутьем на классовые отличия и социальные лестницы, Кент выстраивает вверенные ему миры вертикально, как на карикатурах XIX века, изображающих социальные пирамиды. Красильщик и его семья, по Кенту, — «диванный картофель», явные представители низшего среднего класса. Кормилица — выходец из той же среды, которая взлетела наверх, но еще не разучилась использовать в нужных целях все болевые точки своего класса. С такими риторическими способностями и полным отсутствием принципов в 1930-е она могла бы возглавить нацистскую, а в 1990-е — лейбористскую партию. Наполовину Мефистофель, наполовину Тони Блэр в юбке, Кормилица предлагает Императрице воспользоваться технологией приобретения тени, или покупки души. Вместе с тенью Императрица обретает способность к деторождению, а та женщина, что продала ее за потребительские блага, эту способность утрачивает.

Сцена, когда Кормилица жарит пять рыбок на сковородке, а Жена Красильщика слышит сквозь треск масла голоса своих неродившихся детей — одна из самых сильных в опере. Муж приходит с работы, и она дает ему этих рыбок. Вот и его ужин, но он не может есть...

Может быть, Гофмансталь силой художественного прозрения нарисовал жуткий портрет идеального потребителя будущего, которое шаг за шагом становится нашим сегодняшним днем? Уже сейчас потребитель может приобрести косметические средства из нерожденных младенцев, а что готовит нам будущее? Череду женщин, продавших свою тень на какой-нибудь оборудованной по последнему слову техники бирже?

Нерожденные младенцы — такие же участники мировой драмы, как и люди из видимого мира, и неслучайно Штраус заставил в спектакле звучать их голоса.

Конечно, если бы за дело взялся менее талантливый дирижер, чем Валерий Гергиев, спектакль мог бы обернуться дешевой сентиментальностью. Но фантастический оркестр Мариинского театра и его руководитель доказали, что им по плечу самая сложная музыка. Оркестр звучит мощно, сочно, драматично, то отправляя душу в резонанс с гармонией иных, представленных и не представленных на сцене миров, то обрушивая волны потопа, восторгаясь, сгущая краски, разрушая и ликуя.

Сострадание шаг за шагом очищает Императрицу. Ее отказ спасти мужа, погубив Красильщика и его Жену, противоречит здравому смыслу и всему нашему удобному гуманизму потребительского общества. Ведь в лучшем из либеральных миров забота о несчастных и обездоленных возложена на бюрократические структуры так называемого «гражданского общества», не так ли? Правозащитники и «Гринпис» всегда на подхвате, так почему бы и не купить душу по сходной цене?

Императрица через самоотречение побеждает, как победила настоящая мать перед троном Соломона, согласившись отдать ребенка чужой женщине, чтобы не умертвить его (3 Царств, 3, 16-28). Спектакль кончается торжеством жизни, и голоса нерожденных детей звучат, ликуя.

«О вы, супруги, страстными объятьями
Для мертвых строите мост над пропастью,
Им открывая дорогу в жизнь, —
Благословенна ваша любовь!»

В Венской опере «Женщина без тени» идет с 1919 года. Надеюсь, петербургская публика возьмет предложенную Валерием Гергиевым планку и произведение тонкой неистовой души немецкого классика сможет закрепиться и у нас.

Игорь Шнуренко
Фото: Наталья Разина