Иерей Димитрий Сизоненко
Клирик храма Феодоровской иконы Божией Матери
Многие книги Библии нас прежде всего потрясают величием и драматизмом священной истории, они говорят об обетованиях Бога и свидетельствуют об уповании человека на грядущее Царство Божие. Но в Библии есть книга, которая существенно отличается от всех остальных. Это книга Екклесиаста. Как кажется, она призвана нести утешение тем, кто в жизни устал от величественных слов. Её автор не питает ни малейшей иллюзии относительно тщетности любых притязаний человека в этом мире, ибо в момент смерти время для него остановится навсегда. Скептицизм Екклесиаста несоизмеримо глубже любых утешительных рассуждений о продолжении жизни после смерти. Но именно оттого, что для этого мудреца «смерть» означает «конец», в сердце читателя пробуждается жажда вечности. Его скептицизм столь глубок, что вселяет непоколебимый страх Божий.
И ПОСЛЕ СМЕРТИ НИЧЕГО
Екклесиаст отсекает всякий намёк на возможное продолжение жизни после смерти. Всё, что он хочет сказать о вечности, связано исключительно с настоящим, с тем мгновением, которое ускользает от человека, чтобы утонуть в потоке времени.
Он не придумывает утешений наподобие привычных для нас представлений о вечности и жизни, которая в момент смерти не умирает. Но именно это придаёт особую остроту его восприятию каждого отдельно взятого мгновения бытия, неуловимого для человека. По его мысли, каждое конкретное ускользающее мгновение становится тем единственным местом, где человек может прикоснуться к вечности и познать Бога. Человеку это дано в парадоксальной актуальности «днесь» и «ныне».
МГНОВЕНИЕ
В знаменитой поэме о времени в начале третьей главы Екклесиаст с поразительной силой выражает мимолетность мгновения, которое лишь на миг даётся человеку и тут же исчезает навсегда! При этом он не говорит о тщетности данного момента. Напротив, у каждого мгновения есть свой смысл, благоприятно оно или неблагоприятно для нас. Размеренным перечислением характерных моментов человеческого бытия, каждый из которых выступает в сочетании со своей противоположностью, читателю передаётся ощущение совершенной полноты времени, отпущенного человеку. Бесконечное множество человеческих мгновений предстаёт как целая упорядоченная вселенная.
Отчетливее выразить эту полноту времени позволяет символический язык чисел. В поэме о времени возникает число 28, полученное в результате умножения 7 х 4: число совершенства (7) разворачивается в направлении четырех сторон света… Екклесиаст начинает с самого бытийственного и личного:
Время рождаться и время умирать.
Есть момент, которым начинается наше бытие во времени, и момент, где оно приходит к своему концу. Затем перед читателем разворачивается вереница событий человеческой жизни и в городе, и на земле:
Время насаждать,
и время вырывать посаженное;
время убивать, и время врачевать;
время разрушать, и время строить;
время плакать, и время смеяться;
время сетовать, и время плясать.
Затем Екклесиаст указывает на события личной жизни отдельного человека. Их конкретный смысл скрыт под покровом образов и остаётся едва различим. Возможно, некоторые из них касаются отношений мужчины и женщины. В завершении звучат слова о войне и мире, которые словно возвращают читателя к теме рождения и смерти:
Время разбрасывать камни,
и время собирать камни;
время обнимать,
и время уклоняться от объятий;
время искать, и время терять;
время сберегать, и время бросать;
время раздирать, и время сшивать;
время молчать, и время говорить;
время любить, и время ненавидеть;
время войне, и время миру.
Уже в самом чередовании этих противоположностей содержится образ целой вселенной, сотканной из отдельных мгновений, в которой есть своя полнота. В своей жизни мы легко привыкаем сетовать на нехватку времени, время словно ускользает от нас. Это чувство чуждо Екклесиасту. Но и при всей полноте настоящего момента, автор поэмы ищёт нечто другое.
Человек не располагает временем, мы никогда не знаем, когда именно пробьёт наш «час», и прежде всего час смерти.
Именно эту мысль выражают знаменитые слова, которыми открывается поэма:
Всему своё время,
и время всякой вещи под небом.
Эту мысль подтверждает и тот риторический вопрос, который завершает собой поэму:
Что пользы работающему от того, над чем он трудится? (3,9).
Эти слова подводят итог размышлениям первых двух глав книги. Читателю предлагается прикоснуться к тайне времени. В качестве примера Екклесиаст берёт наилучший из возможных сценариев человеческой судьбы. Он говорит о царе, который в полноте познал и мудрость, и счастье, и силу. Он преуспел во всех своих делах, он построил свой мир, он получил от жизни всё, чего только может пожелать человек. Но даже самая «удавшаяся» жизнь не может избежать конца, то есть смерти (2, 13-17). Плоды труда после смерти неизбежно попадают в чужие руки, они могут оказаться в руках безумных (2, 18-22). Иногда это происходит уже при жизни, а последний удел человека - тьма и несчастья (2, 21-23).
В конце он приходит к выводу, что даже при самом идеальном раскладе ничто в этой жизни не принадлежит человеку:
Не во власти человека и то благо, чтобы есть и пить и услаждать душу свою от труда своего. Я увидел, что и это - от руки Божией; потому что кто может есть и кто может наслаждаться без Него? Ибо человеку, который добр пред лицем Его, Он дает мудрость и знание и радость; а грешнику дает заботу собирать и копить, чтобы после отдать доброму пред лицем Божиим. И это - суета и томление духа! (2, 24-26).
Несмотря на все труды, несмотря на внешнее преуспеяние, время не принадлежит человеку, оно принадлежит Богу. Он даёт каждое новое мгновение, только Он определяет, чем время будет наполнено.
ВЕЧНОЕ НАСТОЯЩЕЕ
Мы торопимся и страдаем от нехватки времени от того, что жизнь переполнена трудами и заботами. Ради призрачного будущего мы охотно теряем настоящий момент. И более того, мы не можем быть уверены в самом этом будущем: в конце концов им распорядится кто-то другой. Как тут не впасть в уныние?
И обратился я, чтобы внушить сердцу моему отречься от всего труда, которым я трудился под солнцем
Но о нём говорится лишь косвенно. Прежде чем прозвучит поэма о времени, уже произнесено слово «Бог», и полнота каждого момента представлена как «дар Божий».
Екклесиаст развивает совершенно особый концепт времени, отличный от времени-момента. Это время-вечность. Мудрец предваряет свои размышления другой поэмой, открывающей собой книгу. Условно назовём её поэмой великого круговорота вселенной (1, 4-11)
В духе нового времени, пропитанного идеями прогресса и поступательного развития, мы испытываем определённую трудность в понимании этой поэмы. С одной стороны, нам непривычна мысль о вечном круговороте мира, о космическом возвращении. С другой стороны, нас вводит в заблуждение фраза, которая прочно вошла в наш язык и которую мы понимаем с точностью до наоборот: «Ничего нового под солнцем».
Мы употребляем её в тех случаях, когда что-то покажется нам новым, но в действительности приходится признать, что всё новое - это хорошо забытое старое. Нам хочется новизны. В наших устах эта фраза выражает образ меняющегося мира, в котором завтра обязательно должно быть лучше, чем вчера. В нашем языке «новое» обретает исключительно положительное звучание. Совершенно иначе воспринимает мир Екклесиаст. Нечто новое для древнего человека может быть лишь вырождением, упадком. Великолепным может быть только то, что отмечено печатью старины и первоистока.
Долго ли древнее может сохранять своё великолепие? Этот вопрос внушал страх, поэтому фраза Екклесиаста должна восприниматься как победный клич: «Нет ничего нового под солнцем!». Это восклицание полемизирует с представлениями о смене веков (после золотого неизбежно наступает серебряный и т. д.). Это ликование проистекает от уверенности в том, что вопреки очевидности в Божием творении первозданное пребывает незыблемым, и время, этот неумолимый пожиратель, не в состоянии состарить или ослабить силу божественного бытия. Эта фраза не содержит в себе ничего меланхолического, это крик радости: за каждым увядающим мгновением, сияет то, что пребывает вовек.
Апологией этого утверждения становится поэма о вселенском круговороте. Она начинается с вещей, о которых нельзя сказать, что они пребывают вовек: поколения сменяют друг друга. Человеку дано осознать эту врождённую хрупкость своего бытия только на фоне чего-то непреходящего. Этим фоном в поэме выступает земля.
Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки. (1, 4).
Хотя земля и стоит на твёрдых основаниях, определяющими во вселенной являются становление и исчезновение? Другие изначальные стихии - огонь, воздух, вода - тоже подвластны времени. Видимость обманчива. Каждое движение, которое, как кажется, имеет начало и конец, если взглянуть поближе, предстаёт как круговорот и вечное возвращение.
Восходит солнце, и заходит солнце,
и спешит к месту своему,
где оно восходит.
Идет ветер к югу,
и переходит к северу,
кружится, кружится на ходу своем,
и возвращается ветер на круги свои.
Все реки текут в море,
но море не переполняется:
к тому месту, откуда реки текут,
они возвращаются,
чтобы опять течь (1, 5-7)
Так устроен мир: захваченная в круговорот вещей, вселенная внешне выглядит как становление и исчезновение, но именно благодаря этому круговороту она сопричастна вечности. Человек не способен выразить на своем языке всю полноту и смысл этого: «Не может человек пересказать всего» (1, 8).
И всё же следует признать: «Что было, то и будет». И так мы понимаем, что «нет ничего нового под солнцем» (1, 9).
Новые поколения приходят на смену друг другу, но некоей вечной человеческой памяти не существует. Каждое самосознание начинает с нуля и наполняется тем, что воспринимается извне. Никто из нас не может господствовать над всем, человеку не дано во всей полноте оценить красоту вселенной, ибо забвение стирает память о прошлом. И этими размышлениями поэма завершается.
ВРЕМЯ БОГА
Настал момент вернуться к поэме о времени. Она открывается словами: «Время для каждой вещи под небом». Она завершается вопросом: «Что пользы работающему от того, над чем он трудится?» (3, 9). В конечном итоге только от воли Бога зависит, что произойдёт во времени. Но наряду с этим каждый человеческий поступок сопричастен вечному возвращению, и, следовательно, вечности. Тогда слова о заботе, которую Бог дал сынам человеческим (3, 10) приобретает иное звучание:
Всё соделал Он прекрасным в своё время, и вложил мир в сердце их, хотя человек не может постигнуть дел, которые Бог делает, от начала до конца (3, 11).
В этих словах указывается на то, что каждый человеческий момент несёт в себе печать Божественного присутствия в мире. Каждое конкретное событие имеет своё уникальное человеческое измерение, которое мы можем постичь лишь отчасти, и другое измерение, которое обращено к вечности. Всё человеческое одновременно является и божественным, что выражено фразой «всё, что делает Бог, пребывает вовек» (3, 14).
В заключении вновь возникает образ кругового движения событий во вселенной:
Что было, то и теперь есть,
и что будет, то уже было, -
и Бог воззовет прошедшее (3, 15).
Разумеется, эта концепция вечности, которая представляется на фоне преходящего человеческого времени, тесно связано с древней космологией. О вселенной тем более можно сказать, что она сродни божественному. Но самая важная мысль Екклесиаста состоит в том, что каждое из наших мгновений, которое на поверхности безвозвратно тонет в потоке времени, имеет прямое отношение к вечности. Но без понимания древней космологии и круговорота вселенной наше восприятие времени остаётся отрывочным, неполным. С одной стороны, время от нас постоянно ускользает. С другой стороны, каждое мимолетное мгновение может стать для нас моментом сопричастности миру совершенному и пребывающему вовек. И самое главное: именно в этой сопричастности Бог поворачивается к человеку и посещает его.
СТРАХ БОЖИЙ
Выражением «страх Божий» на Древнем Востоке обозначали то, что сегодня мы называем «религией», «верой в Бога», и даже «любовью к Богу». В Библии страх Божий теснейшим образом связан с верностью завету и соблюдением заповедей. Однако в устах Екклесиаста это выражение обретает особое звучание, поскольку каким-то образом связано с тайной человеческого времени.
Человек, который принимает бренность своего бытия и признаёт, что настоящий момент жизни, каким бы он тебе ни казался, дарован Богом именно здесь и сейчас как единственная возможность связать своё земное существование с вечностью Бога, познать страх Божий. Он - начало Премудрости. Ничто не сравнится с этой величайшей способностью человеческой души. Когда мы воистину познаём страх Божий, возникнет ли у нас соблазн посетовать на нехватку времени? Чем бы ни был наполнен настоящий момент жизни, он может стать моментом страха Божия. В чём это выражается? Мы уже не стремимся во что бы то ни стало расстаться с данным конкретным мгновением, чтобы войти в другое, но принимаем его в том виде, в каком оно дано нам Богом как семя вечности.
Екклесиаст не скрывает, что в жизни бывают благополучные и неблагополучные моменты, и каждый из них неповторим. Он не скрывает и того, что страх Божий в каждый конкретный момент времени принимает неповторимую окраску. Остаётся только пожелать, чтобы жизнь в основном наполнялась моментами счастья. Об этом говорится в поэме счастья, которой завершается книга (11,9-12,7). Мудрец всячески превозносит человека, которому Бог посылает радость. Он убеждает читателя принять её без колебаний, не откладывая на потом. При этом его внимание обращено к бытийственной ценности радости и счастья.
И если какому человеку Бог дал богатство и имущество, и дал ему власть пользоваться от них и брать свою долю и наслаждаться от трудов своих, то это дар Божий. Недолго будут у него в памяти дни жизни его; потому Бог и вознаграждает его радостью сердца его (5, 18-19).
В других ситуациях человеку остается только размышлять о смерти и скоротечности жизни, чтобы научиться с благодарностью принимать настоящее мгновение в страхе Божием. Напротив же, радость - это порыв восторга. Бог в момент радости даёт человеку способность не вспоминать даже о смерти и скоротечности жизни.
В радости Он даёт ответы на любые вопросы, поэтому радость становится моментом подлинного откровения. Радость с точки зрения Творца - это увертюра к диалогу с творением.
В ней уже здесь и сейчас человеку приоткрывается божественное измерение, присущее каждому мгновению бытия. Это одна из самых глубоких интуиций Екклесиаста!
Кто жалуется на нехватку времени, очень часто лишает себя именно времени радости. Знает ли он, что творит? Знает ли он, что лишает себя, быть может, наивысшего дара, который человеку даётся «во дни его бренности»?
Екклесиаст внушает уверенность, что страх Божий может наполнять каждое мгновение человеческого существования, а не только час радости. Но момент радость более всего позволяет научиться страху Божию. В момент счастья мы можем легче принять скоротечность мгновения, которое дано человеку, и содержание которого нам остаётся неподвластным. Мудрость Екклесиаста потрясает парадоксальностью его понимания страха Божия, который оказывается теснейшим образом связан со способностью вкусить совершеннейшую радость бытия.
 |
Антонио де Переда. Сон жизни. 1650.
Мадрид, Королевская академия Сан Фернандо. |
КОГДА ВСЁ КОНЧЕНО
В заключении хотелось бы перечитать поэму, которая завершает собой эту удивительную книгу. Совершенно очевидно, что последние слова Екклесиаст обращает к молодым людям, которых ещё не терзают недуги, чья голова ещё не покрыта сединой и безмятежно сердце, но которые при этом размышляют о будущем.
Действительно, наступит время старости, когда силы постепенно угаснут, придут болезни, и однажды смерть всему положит конец. Можно представить, что Екклесиаст выступает здесь как наставник юношей, которые завершили первый цикл школьного образования. Но они остаются ещё молодыми людьми. Они ещё не изнурены трудами и заботами, которых требует жизнь, они ещё не утратили незамутненность взгляда. Они ещё настолько молоды, что способны забыть о будущем ради того, чтобы вкусить настоящее. В этой заключительной поэме он преподносит им урок, который соответствует их возрасту, чтобы они могли поучиться страху Божию. Когда ты постигаешь его, предаваясь радости жизни, может продолжаться и тогда, когда наступят трудные дни. Екклесиаст не пишет здесь для людей постаревших и отягченных болезнями, кому счастье уже недоступно.
Заключительная поэма имеет особое звучание. Она заканчивается иначе, чем начиналась. Это какое-то неумение писателя? Или это требование поэзии?
Если судить по первым стихам, мудрец не собирается описывать болезни, смерть. Но разве что для того, чтобы мотивировать молодого читателя, оглянувшись вокруг, веселиться, наслаждаться жизнью уже сейчас, во дни своей юности. Но это описание заметно выделяется в книге, даже по своей форме. Поэма начинается с увещания к юношам. В конце о юношах никто и не вспоминает. Всё переходит в пронзительную песнь о болезни, старости и смерти. Об этих темных сторонах бытия с читателем он говорит на языке поэзии, с нежностью. В последних стихах говорится о Боге.
Красота последних стихов книги, их светоносный язык, которым в книге говорится о таких неприятных вещах, как старость и смерть, отличается исключительной деликатностью.
И в чём состоит завет Екклесиаста? Тончайшая грань разделяет каждое мгновение человеческого бытия, даже самое мрачное и печальное, от другого измерения того же самого мгновения, его вечной актуальности и божественного блаженства.
Именно в этом смысле внимательный читатель может понять заключительные строки, особенно если читает их на склоне своих дней, когда сгущаются сумерки.
