Протоиерей Владимир Сорокин: за первые десять лет XXI века Церковь почувствовала себя хранительницей исторической памяти

RSS

Паки и паки о смене времен

Протоиерей Владимир Сорокин совершенно справедливо называет себя человеком двух эпох. Он начинал пастырское служение в 1965 году — во времена, когда о видимом присутствии Церкви в нашем Отечестве трудно было даже мечтать. И все эти десятилетия находился в той части церковного пространства, которая тесно связана с жизнью общества. Сейчас, по прошествии первого десятилетия нового века, наступило время подведения итогов во многих областях нашей жизни — политической, экономической, социальной. Хотим мы того или не хотим, но именно отношение к вечным ценностям, которые проповедует религия, определяет уровень нравственности народа. И самое время поговорить о том, чего мы достигли и что упустили за прошедшие десять лет.

— Итак, с чего же Церковь начинала нынешнее десятилетие, отец Владимир?

— Мне кажется, что для Русской Православной Церкви начало третьего тысячелетия — это знаменательное и показательное время. Возможно, именно тогда был задан тон на все столетие. Потому что в 2000 году проходил юбилейный Собор, на котором было сформулировано отношение Церкви ко многим проблемам современного общества и — главное — свободно, спокойно, взвешенно дана оценка тому, что проходило и в Церкви, и с Церковью в XX веке, не утаивая ни годы репрессий, ни годы особых условий.

Да, то было тяжелое, страшное время. Но православному богословию чужд культ страданий. В православный храм люди всегда входят со словами «Христос воскресе!», и эта пасхальная радость сопровождает весь год. Если вы зайдете, например, в протестантский храм, то там большими буквами написано: «Мы веруем во Христа распятого». Чувствуете разницу? В XX веке Господь серьезно испытывал наш народ, но есть у псалмопевца Давида такие слова: «Ты испытал нас, Боже, переплавил нас, как переплавляют серебро», и именно с этих позиций надо рассматривать горнило страданий, сквозь которое пришлось всем нам пройти.

В минувшее десятилетие Православная Церковь почувствовала себя в определенной степени хранительницей исторической памяти народа, и это первый момент, который я хотел бы отметить. XX век выбил эту память. Страшно было думать, помнить, говорить о своих репрессированных родственниках, их, как «врагов народа», надлежало забыть. И, кстати, до сих пор я иногда встречаю людей старшего поколения, которые не без боязни говорят о том, что кто-то из их предков был репрессирован, сидел в тюрьме, находился в лагере.

На Соборе 2000 года Церковь канонизировала более 1200 человек, считавшихся прежде «врагами народа». И для многих наших современников это стало толчком к избавлению от многолетнего страха, спровоцированного «позорными» фактами семейной биографии. Многие стали по крупицам восстанавливать знания о близких, молитвенную, духовную связь с ними. Ведь не сохранились могилы замученных людей, пропали без вести воины на полях сражений, нет гробов у погибших в блокаду... И люди идут в храм, чтобы отдать дань уважения своим предкам.

Второй момент, который непременно должен отметить: благодаря тактике, выдержке Святейшего Патриарха Алексия II и ныне — Святейшего Патриарха Кирилла между Церковью и государством в эти десять лет не произошло конфронтации. Да, проблем было и остается много, но конфронтации нет. Более того: на уровне высших церковных и светских властей все друг с другом в прекрасных отношениях.

— Но ведь на местном уровне трения между Церковью и светскими властями возникают постоянно. И не только из-за музейных ценностей...

— Это верно. Непонимание деятельности Церкви на каком-то низовом управленческом уровне создает много проблем и тормозит многие наши инициативы, весьма полезные для общества. Вроде бы и «нет» нам не говорят, но и преград столько наставят, что ходишь по этому лабиринту, заблудишься, устанешь и в конце концов махнешь рукой.

Все знают, например, что в нашем городе проблемы с дошкольными учреждениями. Мы говорим администрации Петроградского района: помогите нам найти помещение, мы устроим там своими силами небольшой детский сад. И никакого движения навстречу, нас просто не слышат!

Или другая проблема — одинокие старики. У нас рядом с храмом есть небольшой приходской дом. Мы бы хотели его чуть надстроить (и это возможно без нарушения градостроительных норм) и открыть там богадельню для одиноких верующих стариков. Человек на 15–20. Писали, просили — и что? Результата как не было, так и нет. Как нам потом сказали, все уперлось в интересы небольшой группы граждан, проживающих в доме по соседству. Надстроенный второй этаж приходского дома будет закрывать вид из окна. А если из окна квартиры вид на храм, то стоит она на четверть дороже. Вот и нашли эти граждане способ отстоять свои интересы. А старики остались без богадельни.

Теперь представьте: у нас в городе 170 храмов, в епархии — 700, очень многие приходы готовы организовать поблизости от своих церквей социальные учреждения. Конечно, полностью проблему с одинокими стариками или с дошкольными учреждениями мы не решим, но облегчить ее можем. Но чиновники местного уровня как не были готовы два десятилетия назад включить Церковь в число своих помощников, так не готовы и сейчас.

Еще пример: у нас в приходе есть православная молодежная организация «Витязи». Ребята вместе ходят в храм, отдыхают и приобретают походные навыки в летнем лагере, изучают историю Отечества. Мы пять лет обиваем пороги, чтобы зарегистрировать «Витязей» как христианскую православную благотворительную молодежную организацию. Сначала нам сказали: уберите слово «христианская», потом попросили удалить еще слово «православная», а в конце концов просто отказали в регистрации, поскольку у «Витязей» нет юридического адреса. Церковные здания ведь у нас не в собственности, а только в пользовании, и зарегистрировать организацию на адрес собора или приходского дома мы не можем. И что ж нам теперь: ради регистрации платить за оформление ненужного нам и неиспользуемого фактически юридического адреса?

Я — член общественного совета Петроградского района. Часто слышу на заседаниях всякие доклады: как обстоит дело с социальными учреждениями, с уборкой снега, с развитием спорта в районе... А в нашем приходе есть своя футбольная команда, о которой ни разу никто ничего не спросил и никто ничего не сказал. Спрашиваю однажды: почему? Мне говорят: а вы — не в счет, Церковь же у нас отделена от государства. Ну хорошо, говорю, отделена, и где же тогда, по-вашему, мы находимся? Конституция ведь у нас одна для всех граждан, а значит, и нас надо как-то учитывать...

Напомню, что на территории Петроградского района есть еще и мечеть, которая тоже реализует немало общественных проектов. Но местная власть продолжает делать вид, что нет ни нас, ни их. Зато, как только дело касается рекламы — глядишь, все светские деятели в храме со свечками в руках стоят...

Так что мы можем считать достижением минувшего десятилетия отсутствие конфликта между Церковью и государством на высшем уровне, а вот на уровне повседневного сотрудничества успехи у нас небольшие...

— В девяностые годы двадцатого столетия многие бросились в Церковь креститься. Это был настоящий бум. Сейчас ситуация несколько изменилась, но перерастает ли количество в качество?

— Да, в конце девяностых у нас в соборе совершалось более трех тысяч крещений в год. Сейчас — ровно в два раза меньше: полторы тысячи. Но мы видим, что сейчас все больше становится людей, которые хотят разобраться в том, что такое православная вера. Все-таки, я вам скажу, просыпается у нашего народа чувство принадлежности к своей культуре...

У нас стало больше прихожан среднего и молодого поколения. Приходят совершенно новые люди — те, кто хочет ощутить качество своей жизни, свою сопричастность к культуре, познать себя в созидательном труде.

Но много, конечно, приходит в Церковь и формальных людей. По статистике, 80 процентов населения Санкт-Петербурга считают себя православными, но при этом 60 процентов называют себя «православными атеистами»...

Есть и другая сторона проблемы. Я почти сорок шесть лет как священник и не могу не заметить, что инертность у нашего народа пока еще остается. Слишком многие не хотят ответственности, не готовы отдавать ничего и никому. И проявляется это не только в том, что люди не готовы посвящать седьмой день Богу, как гласит четвертая заповедь, или платить десятину. Вот вроде бы слушают проповеди внимательно, в воскресной школе занимаются усердно, а стоит только выступить с какой-то инициативой — не поднять народ!

Мы хотели составить список прихожан собора, чтобы сплотить как-то людей. До революции такие списки были в каждом храме, все знали, сколько в приходе семей, сколько детей, стариков, как-то можно было организовать народ и на общее дело и помочь кому-то всем миром. А сейчас попробовали — и никак! Так что не получается пока стянуть эту пропасть между словами (когда мы утверждаем, что веруем) и готовностью подтвердить это делами.

— Мы говорим о недостатках местных чиновников, о проблемах прихожан — но, может быть, и церковные деятели несут свою часть ответственности за сложившуюся ситуацию?

— Согласен. Многие батюшки, не говоря уж об архиереях, считают себя элитой. И слишком мало у нас священников, которые могут с народом говорить просто и ясно. Да и вообще говорить, общаться с народом. Думаете, у нас нет батюшек, которые боятся лопату в руки взять и ступеньки храма от снега почистить, потому как за белые руки свои беспокоятся? А то как же им, мол, рабочими-то руками народ благословлять?

Все это, конечно, отталкивает людей. При свободе, которую Церковь сейчас получила, такая вот элитарность стала в минувшее десятилетие серьезной проблемой, которую мы еще не решили. Хотя я вижу, что для Патриарха Кирилла она не остается незамеченной, он обеспокоен этим.

— В чем причина болезни и как ее преодолеть?

— Многое зависит от личных качеств человека, от его устойчивости к искушениям, порядочности, любви к людям, в конце концов. В России сегодня много богатых людей, которые готовы жертвовать Церкви деньги, не требуя отчета. Некоторых священнослужителей такая безотчетность развращает. Исцелить эту болезнь можно только прозрачностью всех благотворительных проектов — как на Западе. Там ведь все просто: через Интернет можно отследить, сколько и на что было потрачено. У нас же такого пока нет.

— Если посмотреть на российское общество в целом, как оно изменилось за последнее десятилетие?

— Мне кажется, народ утратил общность. В советское время, я помню, было какое-то чувство ответственности, готовность помочь друг другу, сделать что-то сообща. А сейчас... Вот завалило город снегом, и все мы возмущаемся бездеятельностью властей, кричим, требуем... А я живу в Славянке, и каждое утро у меня начинается с того, что я расчищаю дорожки, чтобы мои внуки могли пойти в школу. И сейчас вот приеду и пойду снег кидать. У себя почищу, в сторону соседей с лопатой пройдусь, потому что старые там люди живут. И внуки мои снег чистят. Но я не о себе, я о другом: общество наше расслабилось и во многом утратило те качества, которые были для нас когда-то нормой. Очень жаль.

— Патриарх Кирилл в последнее время указывает духовенству на необходимость принимать более активное участие в общественной жизни страны. Не опасно ли для Церкви такое сближение?

— Опасность только одна — в том, что Церковь в сознании народа сольется с элитарной частью общества. Как это было до революции. Ведь почему в 1917 году она оказалась на одной чаше весов с царским правительством? Потому, что была с ним заодно, а народом воспринималась как враг. Сейчас у нас может возникнуть точно такая же ситуация, и тогда мы рискуем наступить на те же грабли.

Я и батюшкам, и благотворителям говорю: наполняя храмы золотом, серебром и всякими драгоценностями, не забывайте уроков XX века, помните о том, как проходило в 1922-м изъятие церковных ценностей. И ценности изымали, и головы при этом отсекали — и у батюшек, и у архиереев, и у мирян. Наш народ велик, но и завистлив. Поэтому я и прошу благотворителей: сколько вы вложили средств в золотые купола — столько же вложите, например, в православную школу при храме. Или в богадельню. И проследите, чтобы отчитался батюшка за каждую копейку. Тогда и доверие у народа будет.

— Время движется вперед. Совершаются новые открытия, развиваются технологии. Ускорился темп жизни. И появляются люди, считающие церковные традиции архаикой. Они полагают, что Церковь должна идти в ногу со временем, перестраиваться, менять язык общения...

— Церковь является носительницей вечных истин. Всякий раз, когда общество пыталось подкорректировать десять заповедей, ничего, кроме трагедий, это народу не приносило. Да, в Церкви может быть что-то непонятное для конкретного человека, но это не потому, что она такая закостенелая, а потому, что человек этот не имеет достаточно времени, чтобы ее узнать. Потому, что у него не развиты духовные чувства. Так это человеку надо совершенствоваться, а не Церковь опускать до его уровня. Очень просто нарисовать на обложке Иисуса Христа в кожаной куртке, несущегося на мотоцикле навстречу молодежи. Но нелепо надеяться, что это по-настоящему вразумит молодежь.

У нас в соборе много людей, которые знают содержание служб, понимают церковнославянский язык. Они потрудились над собой, чтобы узнать, усвоить, понять то, что происходит в Церкви. Простой пример: ектения — прошение во время церковной службы начинается словами «Паки паки миром Господу помолимся». И когда человек узнает, что непонятное «паки паки» — это всего лишь «еще и еще раз», у него совершенно не возникает необходимость в какой-то адаптации — ему и так все ясно.

Конечно, какие-то выражения или слова меняются с течением времени. Должен сказать, что и до революции всякий раз, когда переиздавалось Евангелие, в него вносились специалистами-богословами какие-то минимальные исправления. Но осознанно выстраивать курс на то, чтобы Церковь стала «съедобной», понятной, доступной — значит обмирщить ее, выставить на тротуар в один ряд с пестрыми общественными организациями...

В этом смысле отделение Церкви от государства стало замечательным событием, неким водоразделом, благодаря которому в народе сохранилось особенное отношение к Церкви. Вера в то, что это что-то чистое, светлое, духовное, в отличие от безбожной власти...

— Отец Владимир, как вы и ваша семья будете отмечать Новый год?

— Мы будем спать, если придется. Потому что все вокруг запускают петарды и такой грохот стоит, словно гражданская война идет. Для нас Новый год — это не праздник, а обычный день. Для нас все начинается в Рождество Христово — и новое время, и новые возможности. И вот тогда мы устраиваем рождественскую елку, на которую собирается вся родня.

— Чего вы пожелаете на Новый год и Рождество Христово нашим читателям?

— Я хочу пожелать чаще и глубже задумываться о значении наших традиций — и в личной жизни, и в семейной, и в общественной. И чтобы возродилось чувство ответственности за свою страну. Тогда все у нас будет хорошо.

Подготовила Виктория Морозова

Фото Александра Дроздова

«Санкт-Петербургские ведомости» — «Вода живая»,
30.12.10