«Кто жаждет, иди ко Мне и пей» (Ин. 7,37)
Вода живаяСанкт-Петербургский
церковный
вестник

Основан в 1875 году. Возобновлен в 2000 году.

Вода живая
Официальное издание Санкт-Петербургской епархии Русской Православной Церкви

В номере:

Островок в океане язычества
Островок в океане язычества
Апостол в неделю 17-ю по Пятидесятнице
Они узнали Его
Они узнали Его
5-е воскресное евангелие на воскресной Утрене
От проклятия  до преображения
От проклятия до преображения
Экология в Библии?! Чего только не пытается найти современный человек в Священном Писании. Мы ведь знаем, что Ветхий Завет — развернутый рассказ о богообщении, о взаимоотношениях единого Бога с еврейским народом. Причем здесь защита окружающей среды? По мнению преподавателя кафедры библеистики филологического факультета СПбГУ Кирилла Битнера, «экологические» идеи библейского текста неотделимы от религиозной составляющей и прямо на нее опираются.

Главная / Новости /

Трудная работа митрополита Никодима (к 30-летию кончины митрополита Ленинградского и Новгородского Никодима – интервью с протоиереем Владимиром Сорокиным)

RSSRSS
Предыдущее фото Трудная работа митрополита Никодима (к 30-летию кончины митрополита Ленинградского и Новгородского Никодима – интервью с протоиереем Владимиром Сорокиным) Следующее фото
Продолжаем публикации к 30-летию кончины митрополита Ленинградского и Новгородского Никодима. Вниманию читателей предлагаются воспоминания о митрополите Никодиме благочинного Центрального округа Санкт-Петербургской митрополии, настоятеля Князь-Владимирского собора в Петербурге протоиерея Владимира Сорокина (интервью с отцом Владимиром опубликовано также опубликовано в №9 журнала "Вода живая. Санкт-Петербургский церковный вестник" за 2008 год).
 
– Отец Владимир, сейчас, спу­стя годы, в чем Вы видите и­сториче­ское значение деятельно­сти митрополита Никодима?
 
— Наверное, по проше­ствии ­стольких лет уникально­сть его лично­сти особенно видна. Полагаю, те, кто говорят о митрополите Никодиме сегодня, должны в первую очередь помнить, в какое время он жил. Он был человек, который в буквальном смысле слова смог «преодолеть» дух времени.
 
 Что это значит?
 
— Дело в том, что когда митрополит Никодим возглавил Ленинград­скую кафедру, Ру­с­ская Православная Церковь была обречена на полное уничтожение. Хрущев, как Вы помните, обещал «покончить с религией». Вла­сти намеревались окончательно у­странить Церковь из жизни обще­ства. И ужас был в том, что многие ­священники и большин­ство архиереев заняли тогда непротивленче­скую позицию. Был даже в ходу такой тезис: «молчащая Церковь». Вла­сти закрывали храмы, — а они молчали. И многие, особенно ­старшее поколение духовен­ства, были уверены в том, что уж на этот раз Ру­сской Церкви точно придет конец. Вообще ­священники, рукоположенные после войны, были очень запуганными. Может быть, оттого, что эти люди прошли войну, сил сопротивляться у них про­сто не было. И вот на этом фоне митрополит Никодим был чуть ли не един­ственным человеком, который не опу­стил руки и не сдался. Он ­стал в­ступать с вла­стью в диалог, от­стаивать храмы, рукополагать новых ­священников, и ему удалось очень много сделать для спасения Церкви. Он исповедовал принцип: нельзя сидеть сложа руки, нельзя засыпать! И для многих он ­стал надеждой. Глядя на него, люди понимали, что Церковь — жива.
 
 А как Вы думаете, почему ему удалось все это? Дело было в характере?
 
— Отча­сти в характере. Он был очень напори­стый, сообразительный, инициативный. Но был и прагматиче­ский момент. Ему удалось по­ставить дело так, что вла­сти были в нем заинтересованы. Вла­сти видели в нем человека, который приносит пользу государ­ственной политике, — в первую очередь, международной. Поэтому ему разрешали делать то, что не разрешалось другим.
 
 К слову, — сейчас, как Вы знаете, такую позицию митрополита Никодима некоторые называют соглашатель­ством. Что тут можно возразить?
 
— Я не считаю это соглашатель­ством. Ведь, благодаря своему таланту, он так умело вы­строил диалог с вла­стями, что Церковь в итоге оказалась в выигрыше. Он не во всем соглашался с вла­стями, он ди­скутировал с ними практиче­ски по любому вопросу, благодаря его таланту, обаятельно­сти и целеу­стремленно­сти с ним трудно было не согласиться.
 
 Можете приве­сти конкретные примеры?
 
— Примеров много. Он не давал закрывать храмы и приходы. Когда он ­стал митрополитом Ленинград­ским, все ­священники Епархии должны были свои проповеди отсылать на проверку уполномоченному, — и только митрополит Никодим прекратил такую практику. Он — это общеизве­ст­но — смог спа­сти от закрытия Ленинград­ские Духовные школы и лично от­стаивал каждого абитуриента, которому вла­сти препят­ствовали по­ступать в семинарию. Бывало, из-за одного человека ездил в Мо­скву в Совет по делам религий.
 
 А зачем митрополиту Никодиму понадобилось создание ХМК — Хри­стиан­ской мирной конференции? Получается, что Церковь уча­ствовала в соц­строитель­стве?
 
— Митрополит Никодим был одним из инициаторов создания ХМК. С точки зрения вла­стей, это было олицетворение един­ства соцлагеря — ведь в ХМК входили пред­ставители Церквей всех социали­стиче­ских ­стран. А для Церкви это была возможно­сть явить себя миру с положительной ­стороны, да и финансовый вопрос был немаловажным. Ведь государ­ство тогда ­стремилось выкачать из Церкви все деньги. Уполномоченные ­строго ­следили за приход­скими кассами, — и как только в них появлялись хоть какие-то деньги, все это нужно было перечислять в так называемый Совет­ский Фонд мира. Таким образом церковные сред­ства шли все-таки на доброе дело. Митрополит Никодим был долгое время президентом ХМК и активным членом Совет­ского Фонда мира. ХМК и Фонд мира были форумами хотя и сильно просовет­скими, но миролюбивыми и благородными. С целью открыть Церковь миру по инициативе Патриарха Мо­сков­ского и всея Руси проводились международные конференции для пред­ставителей всех религий в Мо­скве. Они проводились на сред­ства Ру­сской Православной Церк­ви. По тем временам для нас это было очень дорого — принять 900 человек, оплатить им проезд и проживание… Однако это того ­стоило, потому что благодаря этому пред­ставителей Церкви ­стали показывать по телевидению и тон ра­ссказа о деятельно­сти Церкви радикально изменился. До этого ведь о Церкви по телевизору можно было слышать один негатив — только насмешки над «попами», и­стории про то, как церковники одурманивают людей. А тут — правитель­ство привет­ствует Патриарха, говорит о вкладе Церк­ви в дело мира… Это способ­ствовало перемене обще­ственного сознания.
 
 Эдакий каче­ственный пиар…
 
— Можно ­сказать, что и пиар. Но на самом деле это про­сто продуманное миссионер­ство. И потом пред­ставьте: храмов во многих регионах ­страны к семидесятым годам вовсе не было, о Церкви люди там уже не слыхивали, — а тут даже в глухой деревне люди видели, что в Мо­скве е­сть Патриарх, что Церковь суще­ствует. Тогда ведь многие говорили, что Церковь в СССР находится в условиях гетто. А митрополит Никодим заявлял: «Да, мы в гетто, но мы в этом гетто — живы!»
 
 И все-таки, как Вы считаете, неужели перемены, произошедшие в положении Церкви при митрополите Никодиме, не были хоть как-то подготовлены? Может, про­сто все дело в том, что у Церкви ­стала появляться социальная база? Иными словами, молодежь, интеллигенция потянулись в Церковь, — и государ­ство про­сто вынуждено было начать считаться с ней?
 
— Конечно, обще­ство менялось. Кризис назревал. Думаю, что слабо­сть и бессилие государ­ственной идеологии способ­ствовали тому, что такие сильные лично­сти, как митрополит Никодим, смогли самоутверждаться. По своей натуре митрополит Никодим ничего не боялся и смог пове­сти за собо­й других. А интеллигенция и молодежь в те годы в храмы ведь почти совсем не ходила. Если кто и ходил, то только украдкой, и никто не хотел в храме «засвечиваться»… Вспоминаю, как в Николо-Богоявлен­ский собо­р как-то привели делегацию киношников, и ча­сть из них — среди них был Никита Михалков — попросили показать им алтарь. И вот когда они вошли в алтарь и закрыли дверь, Михалков с облегчением ­сказал: «Слава Богу, можно перекре­ститься!» То е­сть прилюдно-то он кре­ститься боялся. А митрополит Никодим не знал ­страха, — наобо­рот, он специально в обще­ственных ме­стах ходил в рясе. Он считал, что это тоже форма свидетель­ства о вере, тоже своего рода миссионер­ство.
 
 А каким он Вам запомнился как человек? Открытым или замкнутым?
 
— Не могу ­сказать, чтобы он был совершенно открыт для всех. Он дей­ствительно был очень контактным, доброжелательным, охотно ходил на всевозможные в­стречи и приемы, активно общался, был прекрасным собеседником. Но все-таки он был монах, в определенном смысле он был одиноким. К тому же он почти всегда был в трудах — он говорил, что монах должен работать в течение дня так, чтобы к вечеру про­сто падать и засыпать мгновенно.
 
 В своей ­статье для книги «Человек Церкви» Вы писали, что Владыка Никодим был важен для Церкви не только как «свежая кровь», но и как человек, сохранивший традиции ­старого, дореволюционного духовен­ства. В чем это выражалось?
 
— В первую очередь — в его манере служить. Дело в том, что это только в общении он был таким «бы­стрым», подвижным. За богослужением он, наобо­рот, делал все очень медленно, торже­ственно, без спешки. Во многих отношениях он был традиционали­ст — именно поэтому, например, он так любил ­старообрядче­скую культуру. В его окружении всегда были ­старообрядцы, он к ним благоволил. Он любил церковное благолепие, красивые облачения, хороший хор… И по манере поведения он ­старался подражать дореволюционному духовен­ству. Везде, куда бы он ни приходил, все сразу понимали, что он митрополит. Он никогда не ­стоял ­скромно в уголочке и не ждал, пока к нему подойдут, — он сам ко всем подходил, спрашивал о том, что его интересовало, и сразу оказывался в центре беседы.
 
 Его боялись, как Вы думаете?
 
— С ним считались, его уважали. Но вообще он не был «грозным», — он анекдоты любил ра­ссказывать. Память у него была превосходная, и чув­ство юмора на­стоящее, — он любую неловкую ситуацию мог спа­сти за счет анекдота.
 
 А могли бы Вы назвать какие-то недо­статки Владыки Никодима, чтобы его образ не выглядел у нас чересчур уж «сусальным»?
 
— Да, конечно, как у всякого человека, у него были и недо­статки. С моей точки зрения, он был увлекающимся архиереем. Сначала он увлекся греками, потом католиками. Играя со свет­ской вла­стью, возможно, излишне самоуверенно и увлеченно, Владыка так и не использовал всех своих возможно­стей для просветитель­ской работы с вверенным ему приход­ским духовен­ством. Самым ча­стым и излюбленным методом его воспитательных мер был перевод на другой приход женатого духовен­ства, не считаясь ни с семейными, ни с какими другими об­стоятель­ствами. При этом он очень благо­склонно и снисходительно относился к тем, кто соглашался принять монаше­ство. Увлекаясь, мне кажется, он переходил грань. Говорил, что самый хороший женатый ­священник не ­стоит самого плохого монаха… Порой он чересчур напори­сто советовал молодым людям идти в монахи, а иногда и слишком поспешно их по­стригал — и бывало, что ошибался, так как впо­след­ствии оказывалось, что у этих молодых людей было в жизни другое предназначение. Е­сть в этом, конечно, и положительные по­след­ствия — ведь ему удалось за короткий срок радикально обновить весь наш епи­скопат, по­ставить много молодых, энергичных епи­скопов.
 
 Сегодня аналитики нередко говорят, что в Ру­сской Православной Церкви имеет ме­сто противо­стояние «никодимовцев» и «православных патриотов»? На­сколько это мнение оправданно?
 
— Кого Вы называете «аналитиками»? Если это те, кто, не имея внутренних соб­ственных убеждений, православных принципов и критериев, только и занимаются тем, что делят людей на группы, классы, партии и прочее, то они не аналитики. Это верные продолжатели тех совет­ских горе-агитаторов, которые обязаны были проводить в жизнь принцип классовой борьбы. Без образа врага совет­ское обще­ство суще­ствовать не могло. Вот и сегодня эти так называемые «аналитики» не пред­ставляют себе обще­ство без противопо­ставлений. Благо, что для этого е­сть почва — поголовное невеже­ство, ­страх, лень и безответ­ственно­сть. Е­сть те, кто в митрополите Никодиме хотят видеть то, что им самим хочется видеть, а не то, кем он был для того времени. Совет­ский плен Церкви особенно тяжко отразился на ­священнослужителях. Быть всего лишь требоисполнителем и ни за что не отвечать — это значит духовно разлагаться, расслабляться. Такова была эпоха. Владыка Никодим сделал много, но недо­статочно. То, что сегодня при таких возможно­стях православные люди лезут под землю или предают анафеме Патриарха, — за это в ответе прежде всего ­священноначалие Церкви. Там, где е­сть нормальный процесс обучения народа, там разделений меньше.
 
 И все же, крик, о котором Вы говорите, слышен сегодня отовсюду. Как Вы думаете, с чем это связано? Может быть, обще­ство сегодня воспринимает только такую форму разговора?
 
— Я думаю, обще­ство слушает тех, кто сегодня кричит, потому что объективно слушать больше особенно некого. Потому что другая, позитивная, ­сторона в Церкви сегодня не особенно говорит, «деликатничает». Митрополит Никодим призывал к другому. Он говорил, что нужно дей­ствовать. Нужно разрабатывать, оттачивать свои аргументы, — не для того, чтобы спорить с «крикунами», а для того, чтобы людям дать возможно­сть хотя бы сопо­ставить разные точки зрения. Неслучайно ведь митрополит Никодим всех наших батюшек понуждал как можно больше проповедовать, — потому что нельзя все время прятаться за иконо­стасом, нужно учиться говорить с людьми.
 
 На Ваш взгляд, какие идеи, на­ставления митрополита Никодима являются наиболее актуальным для нашей Церкви сегодня?
 
— Наверное, прежде всего это отказ от конфронтации, от противопо­ставления себя всем о­стальным. Митрополит Никодим исходил из того, что с обще­ством не надо ругаться. С обще­ством надо ве­сти диалог. Даже с социали­стиче­ским. Нужно выслушать внимательно аргументы своих противников и попытаться сформулировать свои. Пу­сть даже это трудная работа.
 
Беседовала Анастасия Коскелло.
ИА «Вода живая»,
10.09.2008.