15 мая исполняется 120 лет со дня рождения Михаила Афанасьевича Булгакова — одного из самых популярных и загадочных русских писателей. Обсуждение его последнего романа «Мастер и Маргарита» всегда поляризирует аудиторию: один обязательно назовет писателя гностиком или сатанистом, другой увидит в нем последовательного христианина. Предлагаем вам еще один взгляд на этот неизбывно спорный литературный шедевр.

Едва ли не самый главный вопрос, который задают себе булгакововеды: какое место в романе занимает сам автор? Со школьной скамьи мы знаем, что действие в «Мастере и Маргарите» развивается на нескольких бытийных уровнях: в так называемом «реальном мире», населенном полукарикатурными персонажами Ильфа и Петрова, в вымышленной реальности «романа о Пилате» и в метафизическом пространстве загробного бытия, где, помимо покойников, обитают разного рода инфернальные существа. Какой из этих миров Булгаков считает подлинным? В самом романе мы прямого ответа не найдем. Что неудивительно, ибо весь он построен на загадках. Литературные аллюзии, намеки, стилистические ухищрения, которые одновременно вводят читателя в заблуждение и указывают на подлинный смысл сказанного автором или героями, — все это работает на «дьявольский» антураж романа.

Авторскую позицию можно прояснить на основании другого текста — раннего рассказа Булгакова «Похождения Чичикова». То, что «Мертвые души» Гоголя являются одним из литературных источников «Мастера и Маргариты», а «Похождения Чичикова» — чем-то вроде наброска будущего романа — общее место в литературоведении. Однако с точки зрения структурной «Похождения» и «Мастер и Маргарита», насколько нам известно, никогда не сравнивались. А ведь в этом отношении они очень близки. Точно также, как и в романе, местом действия в «Похождениях» становится советская действительность эпохи НЭПа. Есть здесь и аналог «евангельских глав», их функцию выполняют произведения Гоголя: Иешуа, Левий Матвей, Пилат и Воланд — такие же литературные герои, как Чичиков, Собакевич и Добчинский. И так же, как гоголевские персонажи, они являются обитателями третьего пласта бытия — загробного мира: «...В царстве теней, над входом в которое мерцает неугасимая лампада с надписью „Мертвые души“, шутник-сатана открыл двери. Зашевелилось мертвое царство, и потянулась из него бесконечная вереница...», — так начинается рассказ.

Однако «Похождения Чичикова» имеют одно важное структурное отличие от «Мастера и Маргариты». В конце рассказа на сцену выступает сам автор, который недвусмысленно и иронично сравнивает себя с творцом мироздания: «И вот тут... вынырнул, как некий бог на машине я...». Булгаков авторской волей кладет конец безобразным проделкам гоголевских персонажей, которые ему же самому и пригрезились. Тем самым, он, нанося на палитру рассказа четвертый слой вымышленного бытия, растождествляет мир автора и мир своих героев. Подобный ход, уместный в сатирическом рассказе, Булгаков счел ненужным в романе, который описывает мироздание не с точки зрения автора, а с точки зрения сатаны. Именно поэтому Михаил Афанасьевич планомерно изгоняет из текста все, что является прямым выражением авторской позиции. Например, в роман не вошла присутствующая в ранних рукописях сцена посещения буфетчиком «Варьете» — поруганного храма святителя Николая. В конечной редакции также нет самого бессмысленного преступления бесовской шайки: убийства милиционера во время «последнего полета». Тем самым Булгаков не дает очевидной оценки злу, которым наполнен роман, и предоставляет читателю самому раскусить обманщика-сатану, переиначивающего под себя не только этику, но и богословие, включая и христианские представления о Спасителе.

Воланд выглядит защитником Иисуса перед его гонителями — идеологом Берлиозом и поэтом Бездомным. Дьявол как будто поднимает голос в защиту Христа: «Имейте в виду, что Иисус существовал». Берлиоз возражает, что, мол, «мы придерживаемся... другой точки зрения», и слышит в ответ: «А не надо никаких точек зрения! Просто он существовал, и больше ничего». Вглядимся внимательнее в последнюю фразу.

Это, конечно, не случайная реплика, не оговорка автора, который упустил из виду ее второй побочный смысл. Булгаков, если судить по ранним редакциям, долго искал формулировку мысли Воланда. И фраза построена именно так, чтобы запутать читателя, который, не подозревая подвоха, естественно, прочитывает ее окончание как вводное слово, не обремененное особенным содержанием, показывающее, что мысль высказана до конца и добавить к ней нечего. Воланд всего лишь продекларировал свое кредо, и что?.. Разве кто-нибудь это заметил?.. Но он лжец и вор, укравший симпатию нечуткого невнимательного читателя. В действительности, булгаковский сатана говорит не о фактическом существовании или несуществовании исторической личности Иисуса Христа, а о последствиях этого существования для мироустройства. Именно эти последствия он отрицает. По сути Князь тьмы имеет в виду, что явление Христа в мир нисколько не изменило жизнь людей и никаких следов ни его учение, ни его казнь на земле не оставили. Одним словом, «просто он существовал, и больше ничего».

Но главный обман Воланда все же касается конечной судьбы человека. «Он не заслужил света, он заслужил покой», — так говорит Левий Матвей в сцене на каменной террасе. И Воланд не возражает ему. Тем самым богословие «мессира» предполагает наличие, помимо ада и рая, некого третьего места в загробном мире. По всему тексту разбросаны намеки на то, что сам Булгаков, конечно, этот «покой» отождествлял с адом. Например, жуткая местность, приснившаяся Маргарите, очень напоминает последнее пристанище главных героев романа. Периодически в ранних редакциях всплывают слова из романса Шуберта «...черные скалы, вот мой покой...» Причем слова эти автор вкладывает в уста бесов. Вообще «покой» в терминологии Булгакова — это явно медицинский образ, связанный с переходом от умственного возбуждения к забытью. Так один из членов МАССОЛИТа обращается к Ивану Бездомному: «Вам нужен покой. Сейчас товарищи проводят вас в постель, и вы забудетесь...».

Однако интересно реконструировать богословский фон данной концепции. На наш взгляд, она не является изобретением Булгакова. В 1917 году в Сергиевом Посаде увидел свет перевод гимнов святого Симеона Нового Богослова, осуществленный иеромонахом Пантелеимоном (Успенским). С этим текстом Булгаков мог ознакомиться уже зимой 1918 во время визита в Москву. Ничего невозможного в этом нет. Писатель был сыном профессора Духовной академии, вырос в атмосфере богословских споров, испытал влияние идей киевского библеиста Василия Экземплярского, исчиркал пометами «Мнимости в геометрии» Флоренского...

В27-м гимне святой Симеон рассуждает о причастии подвижника Божеству, о том, что причастие это есть нескончаемый процесс, начинающийся, однако, еще в земной жизни. В связи с этим византийский поэт обрушивается на тех, кто нисколько не преуспел в добродетели на земле и при этом надеялся избежать адских мучений. Свои рассуждения он резюмирует так: «Худо загадывают, худо мудрствуют утверждающие, что они, хотя и не с Тобою, но в упокоении будут, для которого они уготовляют и некое место — о безумие! — непричастное ни света, ни тьмы, находящееся вне царства, но и вне геенны, вдали и от чертога и от огненного мучения». Далее в тексте Симеона возникает образ, который указывает на то, чем в действительности является этот «покой», — пропастью, которая в посмертном бытии разделяет праведников и грешников. По утверждению святого, она настолько ужасна, что преступники предпочитают адские мучения тому, чтобы провалиться «в эту бездну мучений и хаос погибели». На наш взгляд, у Булгакова мы наблюдаем прямое заимствование этой концепции: Понтий Пилат, «прощенный» Воландом, вместо мук совести выбирает покой забытья и проваливается вместе с бесовской свитой, черными конями, Ершалаимом и лунной дорожкой. Проваливается в забытье и мастер, отпущенный «на свободу» точно так же, «как сам он только что отпустил им созданного героя». Воланд достиг своей цели — не только увлек человека в ад, но и лишил его целительных мук совести.