Я крестилась в Православии, но вскоре оказалась в неопротестантской организации «Церковь Христа». Сегодня, когда мне 34, у меня двое детей и кое-какой жизненный опыт, я вижу во всем, что произошло, смысл и даже промысл. А тогда сама не могла понять, куда меня несет. Горячо поверив в «истинных учеников Христа», какими мы себя считали, я пробыла в ЦХ 11 лет и, лишь пройдя этот путь, вернулась в Православную Церковь.
Отвечая самой себе на вопрос, почему все сложилось именно так, я не могу не признаться, что мне хотелось оставаться ребенком, инфантильным, послушным, за которого кто-то думает и принимает решения. Хотя на внешнем уровне было желание просто все выполнять правильно, как мы тогда считали: служить Богу, пламенея духом; спасать погибающих; повиноваться наставникам — одним словом, все как в Новом Завете, «ни слова, кроме Библии».Конечно, я ощущала себя свободной от греха, ведь вступление в ЦХ, где мне помогли покаяться в греховных поступках и устремлениях, изменил внешнюю сторону моей жизни. Так, я знаю, ощущают и «свидетели Иеговы», и другие сектанты, говоря: «Я пил, курил, блудил, грешил. Теперь я в истине, я спасен, а вокруг меня братья и сестры, которые меня любят!» Вот в чем суть! Все остальные неудобства, связанные с ограничением личностной свободы, воспринимались как мелочи. Ничего, что нужно отчитываться, сколько людей пригласил и сколько ждешь на службе. Это же для благой цели — спасения погибающих! Ничего, что нужно обо всем личном рассказывать наставникам, — а что мне скрывать, если я чиста перед Богом? Если же я грешу, то «пусть мои товарищи меня поправят», дабы мне не погибнуть в гордыне. Ничего, что нельзя уехать в отпуск более чем на две недели, чтобы не ослабеть духовно без своего собрания, ведь на кон поставлена моя душа...
Это ничего не напоминает вам, друзья? Конечно, не может не напоминать. Многие из наших бабушек и дедушек в сталинское время тоже, наверное, догадывались о том, что происходило вокруг, но объясняли себе это так: «Мы же светлое пятно на карте мира! Разве по сравнению с благородством наших целей имеет значение то, что у нас есть бытовые проблемы, материальные трудности и строгость наказаний?..»
И как люди, обладающие истинным самосознанием свободного человека, не могли этого выносить и вступали в конфронтацию с властью, так и в ЦХ свободолюбивые личности надолго не задерживались. А им вслед неслось: «Они гордые перед Богом!»
Кого слушать?
Переосмыслив многое, мы с мужем ушли из ЦХ. Пришли в Православную Церковь. Учение, догматика — это то, что привлекло здесь. Правила, традиции — то, что было непонятно, но мы готовы были принимать, насколько сможем. А свобода? О, ее вдруг стало так непривычно много, что голова шла кругом. Мои вопросы, которые я задавала тогда опытным христианам: «А что думают в Церкви по такому-то поводу? Как молиться? Как исповедоваться? Почему необходимо именно так готовиться ко Причастию в этом приходе, а в другом иначе? Почему одни авторы пишут, что покрытие головы — дань традиции и только, а другие видят в этом священный смысл и необходимость? Главное, почему нет одного мнения во всем, к чему я так привыкла. Я путаюсь!» Подобные вопросы возникают по мере вхождения в Церковь, наверное, у всякого человека. Я получала от священников и мирян различные ответы, иногда совершенно непохожие. Слова блаженного Августина помогли не запутаться окончательно: «В главном — единство, во второстепенном — разномыслие, во всем — любовь». Разномыслия было так много, что я никак не могла понять, на что мне опереться. Кого слушать? Ответ: «Читай святых отцов», конечно, верен. Чтобы перечитать всех отцов Церкви и вычленить ответы на мои недоумения, нужно было иметь много времени, а лучше — получить богословское образование. У меня такой возможности не было. И я разбиралась, как могла. Лишь позже узнала, что существует понятие «консенсус патрум» в вопросе спорных богословских мнений. То есть если нет согласия святых отцов по какому-то вопросу, то мнение остается частным, недогматизированным, оставленным на усмотрение христианской совести и разумения каждого конкретного члена Церкви. И тогда мне стало казаться, что в этом слабость Церкви, постоянная угроза развала...
Снова в «надежных руках»
Чтобы не усомниться окончательно, я решила, что нужно просто слушаться одного конкретного священника, олицетворяющего для меня, новоначальной, Церковь. По-видимому, после ЦХ я от православной свободы начала уставать, мне хотелось прилепиться к «наставнику», и пусть он — опять та же инфантильность и детскость! — за меня отвечает перед Богом, пусть он за меня думает. Так вот я и жила первые свои годы в Православии. Мне очень нравилось рассказывать батюшке на исповеди все. Нравилось отпрашиваться у него, если я куда-то уезжала («брать благословение»), слушаться и доверять. А потом повторилось то же, что в ЦХ, — жажда самостоятельности и свободы. Только, к счастью, не произошло «крушения в вере», потому что во внутренне свободной Православной Церкви «обителей много». Я просто разочаровалась в избранной мною линии мысли и поведения. Потому что нельзя опираться только на людей. Они ошибаются, даже грешат. И нельзя на другого человека, сколь бы ни был он старателен в своем служении и внимателен к своим пасомым, возлагать вопрос своего спасения. Потому что именно тот, кого ты почитаешь как истинного пастыря, может очень низко упасть в твоих глазах, если совершит поступки или произнесет речи, которые для тебя в твоей системе моральных координат являются неприемлемыми. А ведь тебе казалось — священники, это лучшие из людей. Получается, нельзя так считать: люди есть люди, а право на ошибку в вопросе мнений, наверно, должно быть у каждого. Высокие ожидания от людей — это даже не по любви. И сейчас я это понимаю.
Одна моя знакомая, которая тоже была в ЦХ многие годы и также ушла в Православие, сказала мне: «Знаешь, я после ЦХ свободы своей не отдам никому». Я была настроена по-другому и была готова вручить свою свободу в «надежные руки». Но теперь понимаю, что та женщина была права. Свободу дал человеку Бог, поэтому «не делайтесь рабами человеков».
Одиночество полета
И вот прошло уже пять лет после прихода моего в Церковь. Жизнь идет, Господь меня учит. Недавно я осознала, что свобода — это одиночество. Если ты хочешь, чтобы тебя лелеяли и носили на руках, оберегали, защищали, учили, иногда шлепали за проступки и несли за тебя ответственность, то свободе своей скажи «до свидания». Мои дети несвободны в выборе того, в какой школе им учиться, во сколько ложиться спать, что им есть на обед, до определенного возраста, пока не научатся сами нести за себя ответственность и сами решать жизненные задачи. Так и в духовной жизни. Я воспротивилась очередному «самопорабощению», потому что поняла, что мне пора взрослеть, что так я уже больше не могу, это становится похожим на игру.
Сейчас я в приходе, который, на мой субъективный взгляд, максимально отвечает понятию «свобода». Наш священник ни за кем не бегает, никого не заставляет, справедливо полагая, что все тут — взрослые люди и ко Христу пришли сами, по своей воле. Никому не грозит Божиими наказаниями и не манипулирует никем (увы! это бывает в некоторых храмах). Иногда кажется, что батюшка даже (о, ужас!) никого не воспитывает. Как это некомфортно! И какое это блаженство! Как хочется иногда, чтобы кто-то взял тебя на руки, покачал у груди, и в то же время как замечательно ощущать себя взрослым, самостоятельным и свободным человеком, которого уважают настолько, что не пытаются принудить или подавить. Недавно один мой знакомый, по его словам, «пытающийся глядеть на мир реалистично и не быть религиозным», сказал слова, которые запали в душу: «Человек приходит в этот мир голым и одиноким и уходит голым и одиноким, а все остальное время пытается себя в этом обмануть». Да, конечно, экзистенциальное одиночество — это наше одиночество перед лицом Вечности, смерти... И перед Богом мы будем стоять один на Один. Так кто же несет за нас ответственность, кроме нас самих? И в то же время, как ни противоречиво это звучит, мы по-прежнему друг за друга, это и есть христианство. Но это понимание приходит не сразу. Сначала надо научиться быть свободным самому. Потому что именно на основе свободы, а не принуждения мы можем и любить, и лелеять, и жалеть, и поощрять к добрым делам, и подбадривать, и носить бремена друг друга, как и учит нас Христос. Именно это только и имеет цену, а не искусственное братство с двусмысленными мотивами: из страха согрешить и сделать «не по Библии» или из стремления быть «принятым», «своим». То есть именно осознание своего одиночества, своего свободного полета (как говорит мой друг и замечательный художник Екатерина К.: «Я — в космосе») и может нас привести к свободному выбору стать сынами, а не наемниками.
Наталия Зайцева
Фото: Станислав Марченко
