«Есть семьи и люди, которые искупают вину перед Богом за весь наш грешный, жалкий, жестокий народ, отринувший Бога, веру, докатившийся до предательства детей и родителей своих, до братоубийства, до поругания могил и святой молитвы. Искупят ли?.. Во мне все меньше и меньше остается веры в спасение нашего народа и страны. Самое главное, что наш народ не хочет сам спасаться, а ждет его от властей, от нас и даже самого главного преступника века нашего, покойного неприкаянного вождя.» Эти слова подлинно народного или, лучше сказать, талантливо народного русского писателя Виктора Астафьева были написаны еще в 1992 году. Их суровая справедливость за последующие 17 лет должна была бы стать очевидной для нас прежде всего на фоне русской деревни, уже не трагически уходившей в историческое небытие, но обыденно умиравшей за обманчиво динамичным фасадом постсоветской России, который составляют несколько суетливо жадных мегаполисов. Кажется, что и сам разговор о
каком-то духовном обновлении России благодаря русской провинции становится столь же бессмысленным, сколь и безнравственным с точки зрения судьбы еще живущего в этой провинции, но как будто уже не видящего смысла жить народа.
И все же за прошедшие 20 лет сквозь человеческое оскудение и хозяйственное опустошение русской деревни стала проступать в ней одна, возможно, еще способная возродить деревню черта — восстанавливаемые православные храмы. Строящиеся, как правило, на случайно собираемые средства, они окормляются столь же случайно попадающими на сельские приходы священниками. «Захожанской» паствой этих храмов чаще всего становятся временно наезжающие из города дачники. А литургическая жизнь нередко представляет собой, если перефразировать название известной книги протоиерея Александра Меня, своеобразный «магизм без единобожия». И тем не менее возрождающиеся храмы свидетельствуют, что забывшая свои культурно-исторические истоки, еще недавно «беспросветно» советская деревня продолжает, как и многие века прежде, связывать свои надежды на возможность
каких-то улучшений именно с восстановлением в ней церковной жизни.
Именно около этих храмов появляются те самые редкие праведники, без которых «не стоит не только село, но и вся земля» и которые, по убеждению Виктора Астафьева, «искупают вину перед Богом за весь наш грешный, жалкий, жестокий народ, отринувший Бога». Многим «новоявленным» прихожанам эти праведники часто представляются чуждыми и даже малоцерковными, потому что слишком не похожа их глубокая вера на ту ритуально-атрибутивную ролевую игру в «православное благочестие», которая заменяет подлинно духовную жизнь некоторым новообращенным христианам. Причем преобладают среди этих праведников женщины, ибо слишком много мужчин потеряла не только русская деревня, но и вся наша страна в ХХ веке. Но только в живых и конкретных личностях этих очень немногих праведников продолжает теплиться та подлинно церковная жизнь, которой часто уже не находится места ни в физически умирающей деревне, ни в духовно стагнирующем городе.
Только этот тонкий ручеек русской праведности чудом просочился в нашу потерявшую и Бога, и саму себя страну сквозь почти непреодолимую «дамбу» крови и лжи, которой богоборческая власть пыталась перекрыть русло исторического пути русской жизни. Суждено ли этому ручейку разлиться в полноводную реку, наполняющую живительными водами купель духовно-исторического покаяния нашего народа, или суждено иссохнуть ему от бесстыдного самодовольства и тупого равнодушия деревенских и городских обывателей — ведомо лишь Всевышнему.
