3 февраля исполнится год со дня кончины протоиерея Василия Ермакова. 19 января прошлого года он отслужил последнюю Литургию в своей жизни. В эфире радио «Град Петров» в беседах с протоиереем Георгием Митрофановым отец Василий много вспоминал о своем пастырском становлении.
О Богослужебном рвении
Здравствуйте, дорогие жители нашего града Петра. Я счастлив вновь с вами встретиться в студии «Града Петрова», чтобы поделиться своими воспоминаниями. Это было труднейшее послевоенное время, когда постепенно, очень-очень трудно Церковь возвращалась на круги своя, когда приходили в храм Божий одни полюбопытствовать, а другие принести благодарение Богу за то, что они остались живы. Служа в Никольском соборе, я смотрел внимательно, кто туда приходил. Приходили, повторяю, фронтовики, блокадники, люди, уставшие от того страшного времени. Они шли за тем, чтобы помочь своей душе, получить на сердце бальзам веры, укрепиться в том трудовом подвиге, который они совершали в послевоенное время. Работали они все шесть дней, только в воскресенье был выходной, потом дали два. Работали они до шести вечера. Заботы житейские, неустроенный послевоенный быт, коммунальные квартиры - все это заставляло людей торопливо прийти и помолиться.
Тогда в сознании возник вопрос: как сделать так, чтобы люди получали хотя бы малое удовольствие от своего пребывания в храме Божием, в доме молитвы. Мы сокращали службу, не все стихиры читали. Пропели три стихиры - и «Слава и ныне». Практика же уставная, для монастырских храмов, скажу прямо - нигде не исполнялась. Да и не было тогда певчих, не было чтецов, кто бы мог так красиво преподнести святые строки стихир и канонов. И здесь требовалась душа, душа священника, душа диакона, душа псаломщика. Люди приходили и получали духовное утешение, самое главное - духовную поддержку в своей не до конца потерявшейся вере в Бога. Как могли, мы их поддерживали, чтобы они действительно думали о Боге, а не о ногах. Как говорил митрополит Филарет (Дроздов): «Лучше сидя думать о Боге, чем стоя - о ногах». И мы старались так в течение двух часов дать возможность людям насладиться теми священными гимнами для утешения своей души и получения благодати Божией. Почему они и приходили в Никольский собор. И он был забит полностью даже на Всенощном бдении, и в дни Великого поста мы не видели оскудения храма Божия. Что касается устава, то устав, конечно, дело хорошее, но он должен быть не мертвой буквой к исполнению, а должен быть живым указанием, как надо идти к Богу.
О Великом посте
Великий пост в прошлом для нас давался очень сложно, очень трудно. И даже учась после войны в Духовных школах, мы встречали его с каким-то, так сказать, внутренним напряжением. Что мы будем есть, как они нас будут кормить? Это в Духовной школе. На приходах этот вопрос решался по-разному. Тогда были разные священники. Пост, конечно, необходим. Но требуется с благоразумием относиться к этому церковному предписанию. После войны мне приходилось встречаться и с архиереями, и, учась в Духовной школе, с нашими профессорами. Святейший Патриарх Алексий I нам разрешил вкушать рыбу. Ведь мы пришли в школы голодные, запуганные войной, обездоленные, раскулаченные. Мы хлеба не видели вдоволь, не говоря уже об остальных яствах. И какой мог быть пост этим людям, столько пережившим в жизни? Их заставить отказаться от масла, когда они этого масла никогда не ели, когда они корки хлеба не видели?
Пост - для здоровых, не для больных телом. Сегодня встречаются многие ревностные священники, которые с амвона говорят и в прессе пишут о том, что поститься надо строго по уставу. Постом запугивали и сегодня запугивают. И есть такие младостарцы, которые не причащали за несоблюдение поста. У меня был такой пример. Служа в Никольском соборе, батюшка один за то, что женщина съела снеток, ее не причастил: «Потому что ты ела рыбу». Какая же это рыба? Там ничего рыбного-то нет. Я понимаю, рыба - это то, что водится на Волге, какая-нибудь семга, осетрина, белуга. А она съела какую-то там рыбешку.
К посту надо относиться очень осторожно. Очень чутко смотреть, кто перед тобой стоит, каково семейное положение, какие возможности. Я не могу посадить пенсионеров, блокадников на сухую корку хлеба. Я их толкаю, чтобы они немножко расслабились: «Ну, выпейте молочка, маслицем хлеб помажьте». Поэтому я обращаюсь к будущим своим собратьям: будьте благоразумны, имейте перед собой облик страдающего человека, того, кто своей жизнью в прошлом сохранил веру православную. И как он постился, как он молился. Если бы Господь не принял его молитву, нашей Церкви было бы очень трудно. Требуется благоразумие. Надо ставить во главу угла подвиг подвиг молитвы, а не харчей, пищи. Мы этим самым закрываем глубокую сущность праздника, где раскрывается тайна нашего спасения, тайна нашей веры. И не надо внешним благочестием надеяться войти в Царство Небесное.
О богослужебном чтении
Я вспоминаю свой первый шаг в 1941-м году в храм Божий. С 1942-го года я уже регулярно посещал церковь в субботу и воскресенье в это страшное время оккупации. Я пришел в церковь. Я не понимал славянский язык, я не слышал, что читают, потому что псаломщиков не было хороших, также и священника. Но моя душа рвалась к Богу. Я душой ощущал молитвенность церковнославянского языка. Затем, уже ближе познакомившись с богослужебным бытом, жизнью нашей Церкви, вникаешь во все, что читается и все, что поется. Я проникнулся великим уважением к церковнославянскому языку. Попытка перекроить наше богослужение на русский, на какой-то ново-славянский… Русского языка как такового у нас не существует, потому что у нас остался язык уличный. Язык Толстого, язык Достоевского и прочих писателей не остался. Потому что XX век наложил отпечаток на сознание русских и советских людей. Мы думаем по-советски, мы читаем по-советски и воспринимаем все, что читается, по-советски. Поэтому, если бы сегодня мы все это вписали в богослужебный текст, это было бы страшное кощунство. И когда некоторые священники читают Священное Писание по-русски, канон Андрея Критского по-русски и еще ряд богослужений по-русски, я не вижу результата, того, чтобы больше стало приходить прихожан в этот храм.
Такая попытка была еще во времена обновленцев. Было страшное время. Как оно было, вы можете почитать в литературе. Престолы выставлялись на середину храма, все было по-русски. Но народ в своей массе не принял эту традицию. Он не пошел за новоявленными священниками, даже архиереями, которые думали: «Я читаю по-русски, за мной пойдет народ». Народ искал, особенно в Москве и также, наверное, и в Петербурге, где читают на родном им непонятном церковнославянском языке. Они остались верными той практике, которая была у Русской Православной Церкви.
Кроме того, сегодня есть тексты, переведенные на русский язык. Каждый желающий понять смысл того или иного текста богослужения может взять и, пожалуйста, Новый Завет, Деяния апостолов, канон Андрея Критского. Вы все найдете. Я считаю, что ломать уже здесь ничего не стоит.
О подготове к крещению
Вопрос очень сложный. В моей практике послевоенного времени мы крестили всех приходящих. Но я старался крестить взрослых отдельно и предварительно хотя бы минут 10-15 с каждым поговорить: зачем он идет в Церковь, что ему надо в Крещении, как он дальше будет жить в Церкви. На мой вопрос были ответы: «Да, я буду христианином». Но были и такие, которые говорили: «Меня послала мать, бабушка». - «А ты веришь в Бога?» - «Я в Бога не верю, ни за что. И я не буду верующим». И тогда я говорю: «Ребята, кругом!»
Конечно, в своем храме мы со взрослым долго беседуем. Беседуем основательно, учим, очень много занимаемся оглашением. Я не всегда вижу положительный результат, чтобы человек воцерковился, чтоб он остался верным сыном или дочерью данного прихода. Времени мы очень много тратим. Разъясняем значение Крещения, как надо себя вести. Все «да, да, да, как получится». И уходят далече.
Могу сказать с прискорбием: сегодня нами оглашенные пополняют секты, в которые они уходят. Они были крещеные, русские. И их привлекла туда свобода. Там посидеть можно, там не заставляют молиться, никто не скажет, что не знают языка. То ли дело там: сказал «Господи, спасен» - они спасаются.
Я могу сказать так: говорить надо, учить надо и твердо наставлять надо. Но мы должны помочь, маленькому - родители, а взрослому - те, с кем он общается. Большинство приходят к нам, они чуть-чуть подготовлены. Но приходят и такие, что выпивши. Я говорю: «Чего ты хочешь то? - Да вот, креститься - Так очухайся сначала…»
Дело оглашения - это дело каждого священника и каждого прихода. Пусть сами практически убедятся, что дает оглашение и надо ли учить.
